Упрощенная HTML-версия
к той или другой стороне и не будет ли
просто салатом из разных идей, как ча-
сто бывает? Не знаю. Мы видели много
салатов…
Возьмут немного от Столыпинской
группы, немного у Кудрина, немного
у Глазьева, а не получится ли, что
лучше бы взяли одну стратегию,
даже с возможными недостатками?
Мы заранее этого не знаем. Хотя, ко-
нечно, есть высокие шансы, или ско-
рее риски, что чаша весов склонится
всё-таки к тому, что называется «по-
зиция Алексея Кудрина». И которая
продолжает те идеи, внутри которых
наша экономическая политика разви-
вается примерно четверть века.
То есть идеи немножко бухгалтер-
ского типа?
Нет-нет! Я не об этом. Изначально
то, что с нами попытались сделать и,
собственно говоря, сделали: большую
индустриальную экономику, какого
бы типа она ни была, сбросили вниз.
Вместо эволюции, вместо попытки по-
следовательного реформирования эту
машину сбросили вниз, разбили и вы-
свободили рыночные силы. То, что
получилось в итоге, оказалось очень
странным существом, очень вола-
тильным, подверженным сильнейшим
кризисам и к тому же основанным
на концепции концентрированной,
даже сверхконцентрированной соб-
ственности. Сначала это называлось
эффективным собственником. Вроде
бы разбитая машина либерализована,
и внутри сидит контролирующий соб-
ственник, а значит, она поедет.
Логика очень простая — попытка
навести порядок, всё упростить, скон-
центрировать, сверхконцентрировать.
И вот в этом наведении порядка на-
растала непрерывная тенденция кон-
центрации и огосударствления. Когда
мы сегодня говорим о 60–70% госу-
дарственного участия в экономике,
то имеем систему, которая в любой
момент в прошлом из-за сочетания
риска и налогового бремени подтал-
кивала к непрерывному вывозу капи-
тала. Экономика каждый год, кроме
2006–2007 годов, обескровливалась.
Кроме того, эта экономика была из-
начально основана на точке зрения,
что рынок всё сделает. На том, что её,
экономику, нужно сначала усмирить,
стабилизировать, привести в порядок,
обеспечить справедливость в защите
собственности, в структурных ре-
формах, в независимости судов и т.д.
Это будет исходной точкой для роста,
и вот тогда всё будет замечательно.
Мы этим успешно занимаемся
почти четверть века. И — наверное,
это беспрецедентно — не смогли нор-
мализовать ни процент, ни инфляцию,
ни валютный курс. Мы по-прежнему
находимся в очень мелкой финан-
совой системе, которая совершенно
неадекватна размеру экономики. На-
пример, в 2013-м (вроде бы благопри-
ятный год) доля России в глобальном
ВВП была 2,9%. Сейчас она снизилась
до 1,7%. Наша доля в глобальных фи-
нансовых активах тогда была 1%, то
есть троекратно ниже. А сейчас это
где-то 0,4–0,5%. То есть финансовая
система, будучи постоянно заморажи-
ваемой, обладала очень низкой опера-
ционной способностью, невозмож-
ностью породить достаточно денег,
инвестиций. Значит, это открывало
огромную зависимость от иностран-
ных денег. И хорошо, если бы это были
прямые иностранные инвестиции,
с переносом технологий, менеджмен-
та и т.п. Но изначально, в связи с тем,
что и риски, и налоги очень высоки,
и регулятивные издержки невыноси-
мые, это были всегда спекулятивные
деньги, которые заходили, уходили
и только увеличивали, за немногими
исключениями (прежде всего — сырь-
евыми), волатильность нашей эконо-
мики.
Ещё один важный момент. В фун-
дамент этой экономики положена уве-
ренность, что человек, который дей-
ствует внутри экономики, это человек,
нарушающий запреты. Который не
имеет инвестиционных проектов, это
человек, ввозящий-вывозящий капи-
талы, человек, который немедленно,
получая рубли, бросается их менять
на валюту. И уверенность, что человек
«ненадёжный» должен сам являться
объектом регулирования и управле-
ния, привела к тому, что наша эконо-
мика стала всё больше походить на
пространство, где каждый год выстра-
ивались один забор за другим, одно
правило за другим и т.д. Возникало то
самое административное бремя.
Я делал расчёты, они очень про-
стые: всегда можно выяснить количе-
ство нормативных актов или их объ-
ёмы в печатных знаках, выпущенных
в тот или иной год. И все расчёты за-
мечательно показывали, как в 2000-х
годах число нормативных актов росло
по экспоненте. По всем законам бю-
рократии. В итоге — странная вещь.
Экономика, которая в результате кри-
зисов, упрощения стала небольшой,
осталась крайне зависимой от импор-
та по ключевым позициям, стала су-
ществовать по модели «обмен сырья
на бусы». Потеряла даже производ-
ство простых вещей. Я периодически
забавляюсь тем, что беру базу данных
Росстата о производстве продукции
в натуральном выражении. И хотя она
действительно не учитывает теневого
производства, но всё равно даёт пред-
ставление. Один зонтик на 10 тысяч
человек в год. Одно пальто на 140 че-
ловек, одна пара брюк на 12 человек,
одна юбка на 25 женщин в год… Вот
наша экономика.
Знаете, я недавно на одной конфе-
ренции вне Москвы привёл по вашим
публикациям в Facebook эти циф-
ры. Мне сказали, что это какая-то
антироссийская пропаганда. И когда
люди узна т, что это Росстат, они
очень удивляются…
Да, есть такое. В этом году Росстат
объявил о замечательном успехе: у нас
в 5 раз, январь к январю, выросло про-
изводство троллейбусов. Это значит,
что в январе 2017 года мы произвели
20 (sic!) троллейбусов, а год назад их
было ровно четыре! Росстат, вспоми-
ная о возобновлении промышленно-
го роста, заявляет о том, что в январе
2017-го произведено 220 металлоре-
жущих станков, значительно больше,
чем год назад. 220 металлорежущих
ИЮНЬ–ИЮЛЬ 2017
БАНКИ И ДЕЛОВОЙ МИР
49
АНАЛИЗ:
ПРОБЛЕМЫ