Упрощенная HTML-версия
Другое дело, что либеральные взгля-
ды, как правило, приводят к поддерж-
ке демократии как наилучшей модели
для либерального устройства обще-
ства. Но вы в своих заметках говорите
о Дэн Сяопине, о Франко, показывая,
что компромисс между либерализ-
мом в экономике и жёсткой полити-
ческой властью возможен. Синга-
пурский пример — из той же серии.
При этом вы называете обязательное
условие всех рывков, прорывов, «эко-
номических чудес» — это условный
«контракт с Западом». Насколько
такие модели возможны в России?
Сначала о либерализме. Либерализм—
это прежде всего высвобождение
пространства, свобода для человека,
бизнеса, возможность действовать
в согласии между своими интересами
и интересами всех остальных. Каждый
из нас ценит свободу действия для себя
лично. И в этом смысле мы, наверное,
все либералы…Но традиционно труд-
но бороться с ярлыками, когда они воз-
никают. У нас волей-неволей общество
поставило знак равенства между либе-
рализмомирыночнымфундаментализ-
мом, что совершенно не одно и то же.
Рыночный фундаментализм — скорее
утопические взгляды, которые, будучи
применёнными на практике, приводят
к совершенно обратным результатам.
Такого рода «либералы» оказываются
самыми жестокими администратора-
ми — мы это очень хорошо видим на
судьбах отдельных людей. А эти взгля-
ды оборачиваются самыми сверхкон-
центрированными, нелиберальными
административными системами.
Поэтому я говорю о том, что есть
либерализм здравого смысла — для
усиления организма, для высвобожде-
ния его сил, его возможностей действо-
вать. Я говорю об экономике, о бизнесе,
о каждом из нас. Эта концепция или
сумма идей с точки зрения здравого
смысла может быть принята всеми.
Она — то, чем мы занимаемся и к чему
стремимся каждый день.
Если же говорить о наборе рецеп-
тов, связанных с такими неожидан-
ными поворотами разных экономик,
то действительно — лидер, автор
«экономического чуда» всегда либо
первое лицо государства, либо тот,
кто стоит рядом с первым лицом и им
поддерживается.
И, наконец, в послевоенной исто-
рии примеры «экономического чуда»
всегда связаны с поддержкой (прежде
всего со стороны США): в Испании,
Португалии, Германии, Италии, отча-
сти во Франции. Для чего поддержка?
Чтобы свободно вливались капиталы,
происходил трансферт технологий, ме-
неджмента и т.д. Сейчас, конечно, этот
тезис не является таким абсолютным
и возможность играть в мозаике держа-
телей капиталов, технологий и искусств
стала шире, чем та, которая была, пред-
положим, в 1950–1980-х годах.
Возможен ли экономический либера-
лизм при политическом антилибера-
лизме?
Я бы сказал так: возможен при сильной
централизациивласти. Примаксималь-
ной концентрации власти, в том числе
власти одного лица. Да, такие случаи
были. У нас, кстати говоря, тоже были
ситуации поворотные, когда воззрения
одного лица создавали целую эпоху
в жизни России. Пётр I, Александр II,
тот же Столыпин…
В нашей социалистической исто-
рии точно так же многое зависело от
личности, а не только от того, что про-
исходило с экономикой, как она была
устроена, какое на неё оказывалось
внешнее давление. Поэтому шанс, ког-
да в России высшее должностное лицо
сознательно делает тот или иной вы-
бор и сохраняет страну и экономику на
управляемой траектории, безусловно
существует.
Что касается отношений с группой
развитых стран, то я обязан верить,
что перезагрузка возможна, тем бо-
лее что на большой геополитической
карте, при всех современных кон-
фликтах, которые на ней существуют,
иметь крупнейшую экономику, кото-
рая развивается как открытая, соци-
альная, рыночная — в том же наборе
идей — очень выгодно. Поэтому до
2014 года и складывалось поле пусть
очень трудной, но всё-таки интеграции
«Россия — Европа». Она реально про-
исходила. И такой путь всегда возмо-
жен, а что касается конфликтов — та
же история показывает: когда это всем
выгодно, конфликты замораживаются,
отодвигаются.
Хотел бы в беседе с вами один тезис
проверить... У нас в каждом городе
есть улица или проспект Карла Марк-
са. Мы — страна бывшего марксизма.
При этом именно мы из всех наших
сегодняшних экономических дискус-
сий и раскладов выбросили вообще
идею добавленной стоимости. То есть
рентных идей сколько угодно, идей
игры с нулевой суммой сколько угод-
но, а вот учение Маркса мы отринули
напрочь.
Да, вы правы! А бизнес его не забыл.
По-другому он не может существовать.
Но ведь бизнес, который, если
говорить языком биржевика, стро-
ится на арбитраже: «Вот у меня есть
эта штука за столько, а я продам за
столько». И не надо думать ни о какой
добавленной стоимости…
Однако тот, кто этим занимается, всё
равно понимает, что это — лишь часть
чьих-то прибылей, чьей-то добавлен-
ной стоимости. И задумывается.
Тут возникают вопросы: что это за
добавленная стоимость, как она соз-
дана — бесплатным дешёвым трудом
рабов или высокотехнологичной эко-
номикой? Проблема в том, что жизнь
нас не слишком сильно подталкива-
ет к поиску ответов. Мы непрерывно
формируемдобавленнуюстоимость, но
только—рентного порядка. Предполо-
жим, при издержках на добычу той же
нефти до $20 (условно говоря), продажа
её пусть за $100, пусть за $50—всё рав-
но кормит. И совершенно понятно, кто
эту стоимость произвёл, кто является
источником: те самые 5–10 миллионов
человек, которые работают в сырьевой
промышленности. И тогда наладить
такую жизнь, при которой ещё 50–60
миллионов человек тоже создают эф-
фективно добавленную стоимость,
вроде как нужно, но не обязательно.
Живём же…
52
БАНКИ И ДЕЛОВОЙ МИР
ИЮНЬ–ИЮЛЬ 2017
АНАЛИЗ:
ПРОБЛЕМЫ