Олег Солнцев: Сможет ли надзор ещё и строить? A− A= A+

В октябре группа сотрудников Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования опубликовала работу, из которой следует, что за последние три года каждый третий отечественный банк был лишён лицензии или передан на санацию. Основная причина — фальсификация стоимости активов: в среднем 60% их объёма, отражённого в отчётности банкротов, не имело в действительности никакой стоимости. Но самое главное, утверждают учёные, что «в отчётности примерно половины функционирующих в настоящее время банков мы видим те же косвенные признаки масштабной фальсификации стоимости активов, которые ранее наблюдались у обанкротившихся банков».

Заявление более чем тревожное, и мы попросили Олега СОЛНЦЕВА, руководителя направления анализа денежно-кредитной политики и банковской системы ЦМАКП, пояснить: что же вдруг произошло с нашими банками?

В том-то, наверное, и заключается главная тревога, что неожиданного ничего не случилось. Ещё в 2011-м мы провели дистанционное стресс-тестирование системы, и по косвенным признакам выявили явный тренд на расширение группы банков, имеющих неблагополучие по капиталу.[1] А ведь это был период межкризисного благополучия, когда многие гребли деньги лопатой на дорогих розничных кредитах. Однако уже тогда было очевидно, что состояние банковской системы гораздо хуже, чем до кризиса 2008-го. С одной стороны, нарастали структурные проблемы, и прежде всего — расслоение банков, а с другой — происходили необъяснимые метаморфозы: скажем, сохранение прибыльности на фоне снижения качества активов, явная недостаточность капитала, ухудшение активов и вдруг — непонятная стабилизация. Уже тогда возникло ощущение, что это — последняя песня старой модели, основанной на грюндерстве: приходим, быстро снимаем деньги, а что будет завтра, никого не волнует.

Собственно, уже Сергей Игнатьев признавал проблемность Мособлбанка, Мастер-банка и многих других. И если мы, пользуясь публично доступной отчётностью банков, идентифицировали нарастающее неблагополучие, то регулятор, безусловно, имел всё необходимое, чтобы увидеть ситуацию в деталях. Но политическая воля появилась только с приходом нового руководителя. Однако взятый на вооружение принцип децимации банков оказался, на мой взгляд, неоптимальным.

 

БДМ: Децимация, насколько я помню, это один из принципов управления древнеримской армией, когда за коллективный проступок казнили каждого десятого легионера. Но не каждого третьего, как у нас. Что, впрочем, не помешало системе, судя по вашей работе, остаться после трёх лет зачистки в прежнем состоянии. И если бы не нехватка денег (спасибо санкциям и падению цен на нефть), то кампания, вероятно, продолжилась бы, и скорее всего с тем же результатом?

В последнее время санация банков идёт в основном за счёт эмиссии Центробанка. А после отказа в допуске к процессу санации частных игроков — исключительно за счёт эмиссии. Схема предельно упростилась: вот закрома ЦБ, а вот — «дыры» в капитале, и одно непосредственно перетекает в другое. И что совсем парадоксально: Центробанк проводит довольно жёсткую процентную политику, но на практике вовсе не отказывается от эмиссии — он просто изменил её каналы. При более мягкой процентной политике деньги работали бы на расширение кредитования и ускорение роста в экономике, а при вынужденном финансировании санаций и выплат вкладчикам проблемных банков средства просто идут на затыкание «дыр». Что лучше: затыкать бреши в капитале банков за счёт всего населения, на которое распространяется «эмиссионный налог», или простимулировать оживление кредитного рынка, что будет способствовать и уменьшению «дыр», но — естественным образом, за счёт возросших доходов банков?

Отечественный банковский бизнес в последние пять–шесть лет стал инвестиционно малопривлекателен. А инерционный вариант развития и сохранение жёсткой процентной политики регулятора автоматически продляют на годы невысокие параметры его доходности. В результате «дыры» в капитале будут расширяться, а не затягиваться. Отсюда ещё больший риск — снижение управляемости в системе. Сейчас регулятор вынужден переходить на ручное управление, но требуемого числа рук для санации потенциально проблемных банков он просто не сможет отрастить, а отступать уже будет некуда.

 

БДМ: Давайте всё же разберёмся в первопричинах. С одной стороны, мы наблюдаем «последнюю песню» старой модели, которая выработала свой ресурс, а с другой — инвестиционную непривлекательность бизнеса в целом. Что здесь курица, а что яйцо?

Спор о первичности всегда упирается в тот очевидный факт, что в реальной жизни причины и следствия тесно переплетаются, а часто и меняются местами. Долговременное пребывание отечественного банковского сектора на уровне исторических минимумов, с точки зрения прибыльности и обеспеченности собственным капиталом, прямо не связано с доминирующей бизнес-моделью. Это прежде всего — результат изменения макроэкономической ситуации. В нулевые годы мы жили в фазе роста, который генерировал нормальную доходность, и плюс ещё сектора-клондайки, позволяющие извлекать сверхприбыль. Тогда были стимулы работать и как минимум не ухудшать ситуацию с достаточностью капитала, а по возможности ещё и заращивать «дыры». Но потом экономика вошла в фазу торможения, и скелеты из банковских шкафов вывалились наружу.

Поэтому первопричиной я всё же считаю кэптивную модель, которая предполагает, что банковский бизнес воспринимается как подспорье для основной деятельности. Закономерно поэтому, что собственник или их группа стремятся сконцентрировать в своих руках контроль над банком и направить его деятельность в интересах определённых нефинансовых компаний. Цель инвестиций в такой банк можно свести к двум мотивациям. Первая — взнос в капитал банка рассматривается как пополнение «страхового депозита», который обеспечивает собственнику возможность оперативного привлечения заимствований на бо́льшую сумму и на нерыночных условиях. Второй интерес связан с инвестированием средств в быстрорастущий, высокодоходный и рискованный бизнес — своего рода венчур, где велик игровой момент, а главная ставка, по аналогии с казино, делается на быстрый и крупный выигрыш.

 

БДМ: Не скажу, что мне нравится такая позиция собственников, но в целом она вписывается в рыночный подход. Суть его, как известно, в том и состоит, чтобы получить максимальный доход, минимизировав при этом собственные издержки и риски. В чём же тогда отличие рыночной модели, которую вы предлагаете взамен кэптивной?

Рыночная модель предполагает некую дистанцию между менеджерами и собственниками банка, и теми, кого он кредитует. Такая дистанцированность вынуждает банки всесторонне оценивать риски заёмщиков, выстраивать полноценную систему мониторинга и минимизации этих рисков.

А вот кэптивный клиент для банка прозрачен, и в этом, на первый взгляд, плюс для ведения с ним бизнеса. Но на деле выделение собственников и отдельных дружественных клиентов в особую категорию неизбежно приводит к формированию гласного или негласного центра силы, который проводит внутри банка собственную политику. В благополучные времена эти перекосы, как правило, балансируются, но в критической ситуации становится очевидным, что кэптивный банк — непрозрачен для стороннего клиента, а его решения непредсказуемы. Сторонние клиенты, вкладчики и регулятор вводятся в заблуждение о размере и глубине риска, который принимает на себя банк по осознанному решению собственника.

 

 

БДМ: Но почему в России именно эта модель получила такое распространение?

Думаю, что в силу генезиса. Массовое создание коммерческих банков у нас началось в конце 1991 года после принятия решения о раздроблении государственных спецбанков. Их филиалы преобразовывались в небольшие банки, а собственниками, как правило, становились бывшие крупные клиенты-предприятия.

Второе дыхание кэптивная модель банковского бизнеса получила в период грюндерства 1992–1996 годов, когда банки создавались и использовались как некий терминал для получения сверхвысоких доходов. Поскольку у собственников таких банков было ощущение, что всё это ненадолго, то стратегическое видение, выстраивание долговременных отношений с клиентурой было неважным. Главной задачей было «снятие сливок». При этом источник сверхдоходов всё время менялся: валютные операции, рынок ГКО, беззалоговое розничное кредитование. За этими трендами нужно было поспевать, чтобы в них встроиться. А вопрос, что будет с клиентурой, объективно отходил на второй план.

На этом генезисе кэптивная модель и дожила до сегодняшнего дня. Но теперь она окончательно себя изжила, и в среднесрочной перспективе места ей не остаётся.

 

БДМ: По большому счёту и регулятор из этого исходит. Три года он как раз бился над тем, чтобы заместить кэптивную модель рыночной. Но даже его огромного потенциала не хватило, чтобы обеспечить реальный результат. Вы предлагаете дополнить «силовой» вариант стимулирующим, чтобы уже в условиях оживления рынка трансформация могла пойти ещё и естественным образом. Насколько, однако, реален такой путь?

Его реальность была подтверждена ещё в середине нулевых, когда кэптивная модель начала модифицироваться без подталкивания извне. Финансово-промышленные группы тогда осознали необходимость обособления банковского бизнеса и сами приняли решение. Кэптивные банки стали действовать всё более автономно, дистанцируясь от обслуживания компаний групп. Модель начала потихоньку выправляться. Но после 2008-го всё закончилось: потоки доходов резко просели, и основания для оптимизма иссякли. И хотя приносящее высокий доход беззалоговое розничное кредитование продолжало набирать обороты, перспективы воспринимались уже по-другому. Коллекторы потирали руки, предвкушая большой спрос на свои услуги, да и банкиры в принципе с ними соглашались. Расходились они только в сроках — когда закончится «последняя гастроль».

На мой взгляд, принципиально важно осмыслить этот опыт и понять, что просто так взять и в один прекрасный момент вдруг начать с чистого листа — не получится. Слишком глубоко и разносторонне кэптивная модель проникла в банковский бизнес.

Сейчас в рамках идеологии консолидированного надзора за финансовыми группами и холдингами регулятор намерен добиться жёсткого ограничения кредитования аффилированных и дружественных заёмщиков, поскольку это влечёт за собой принятие банками слишком больших рисков. Но если даже инструменты консолидированного надзора за группами и мотивированного суждения регулятора окажутся работоспособными, то вскоре, без сомнения, выяснится, что мало кто из действующих банков способен выполнять норматив Н6 — мало у кого реальный кредитный риск на связанных заёмщиков ниже требуемых 25% от собственного капитала. И хотя требование этого норматива абсолютно правильное, оно очень плохо совмещается с сегодняшними реалиями.

Как следствие, результатом слишком прямолинейного применения этих инструментов может стать разрушение не только входящих в группы банков, но и всех связанных бизнесов, которые пока ещё работают. А в итоге — «дыры» уже не зарастут никогда, и Центробанку останется только принять на свой баланс ещё и это хозяйство. Возможен, впрочем, и более мягкий вариант: банки сумеют мимикрировать, и мы получим очередную профанацию, когда видимость понимания рисков выдаётся за результат, а издержки более жёсткого регулирования перекладываются на добросовестных игроков. Но главное, опять впустую потеряем силы, ресурсы и невосполнимое время — те, кому нужно выводить деньги, всё равно научатся решать эту задачу.

 

БДМ: Из этого посыла вытекает, что взамен вы готовы предложить другой подход?

Решать задачу выстраивания консолидированного надзора за финансовыми группами и холдингами, несомненно, нужно, но немедленно решить невозможно, поскольку реальный уровень кредитования связанных заёмщиков в разы превышает 25%-ную планку от собственного капитала банков. Поэтому в первую очередь нужно задаться вопросом: а на какой уровень при целенаправленной работе можно выйти в обозримые сроки? И этот параметр — скажем, 50%, а может, и 75% — установить как временный норматив. Холдинг должен разработать дорожную карту выхода на этот уровень и согласовать её с регулятором. Что же касается объёма кредитов, который пока превышает временный норматив, то все их можно было бы перевести в создаваемый для этого закрытый ПИФ, а полную информацию о них раскрыть перед надзором. По истечении переходного периода в три–пять лет кредиты должны быть погашены, а паи выплачены. В противном случае паи будут проданы сторонним инвесторам, не входящим в банковский холдинг.

Но принять реальность такой, какая она есть, ещё недостаточно. Принципиально важно поощрять те банки, которым удалось выйти на уровень кредитования связанных сторон ниже максимального, установленного нормативом. Формы здесь могут быть самые разные: от снижения взносов в систему страхования вкладов и повышения лимитов на рефинансирование в Банке России — до рекомендаций госкомпаниям обслуживаться в таких банках. Тогда задача действительно станет совместной, а стремление к успеху — общим. И лет через 7–10 вполне можно будет вернуться в группах к нормативу Н6 в 25%.

 

БДМ: Но банки — участники групп, что называется, особый случай. А как быть основной массе кредитных организаций, которым тоже не миновать трансформации?

Помимо гуманитарной задачи — осознания собственниками и топ-менеджментом банков, что кэптивная модель свой ресурс выработала и от неё нужно уходить, здесь действуют два ключевых фактора. Макроэкономический — он связан в первую очередь с инвестиционной привлекательностью банковского бизнеса и, к сожалению, не радует. В этом году, правда, началось восстановление чистого процентного дохода и прибыли, однако неясно, на каком уровне они стабилизируются. Чтобы успешно конкурировать по привлекательности с секторами других стран с развивающимися рынками, отечественный банковский сектор должен в среднесрочной перспективе в 1,6–1,9 раза превысить уровень прибыльности капитала и активов, который был у нас в 2010–2014 годах. Однако при инерционной динамике этого, скорее всего, сделать не удастся.

Утешает только то, что эти трудности объективно побуждают банкиров всерьёз заняться перспективами, которые открывает переориентация бизнеса на новые ниши, обеспечивающие стабильные доходы при низких рисках. Прежде всего это связано с развитием комиссионного бизнеса.

 

БДМ: Но эту поляну уже занял финтех и активно на ней разворачивается…

Финтех-компании для традиционного финансового сектора, как мне кажется, будут играть примерно ту же роль, что и сланцевая нефть — для топливно-энергетического. Эти факторы работают как своего рода «санитары леса»:выкорчёвывают засыхающие деревья и сажают молодые. Однако точно так же, как в нефтедобыче, основная масса ресурсов по-прежнему продолжает концентрироваться на классических месторождениях, так и в финансовом секторе банки удержат значительную часть своих позиций на рынке. Но для этого им придётся «омолодиться».

Другое дело, что для этого им требуется серьёзная помощь. Нужно простимулировать расширение спектра банковской деятельности. А возможно, включить организационные меры, а также регулятивные инструменты, чтобы помочь становлению банков как финансовых супермаркетов, агентов секьюритизации, помочь банкам использовать огромный и быстро растущий рынок платёжных сервисов. Все эти направления отличаются низким риском, обеспечивают устойчивую доходность и повышают прозрачность деятельности. То есть объективно регулятор заинтересован, чтобы удельный вес такого рода операций быстро прирастал и стал доминирующим. Но тогда и поддержку процедур, направленных на расширение банковского бизнеса, он мог бы взять на себя. А поскольку это связано ещё и с глубокой внутренней перестройкой внутри банков, логично было бы увязать эти процессы с вытеснением кэптивности из бизнеса в целом.

 

БДМ: Логично, кто спорит. Особенно если удастся ещё и уговорить «графа Потоцкого», который отродясь ничем подобным не занимался. Удастся ли?

Я не знаю, есть ли у этой сказки счастливый конец. Но я точно знаю: если действовать только методами принуждения, то конец будет печальный — без каких-либо вариантов. Надежда — на грамотное сочетание кнута и пряника да ещё на инстинкт самосохранения, которые всё же подвигнут банки заняться глубинной трансформацией. Меня больше смущает, что идти к новому состоянию придётся годы. А одновременно — жить и решать текущие задачи. И главный вопрос, на мой взгляд, именно здесь: хватит ли терпения и воли? Тем более что потребуются они с обеих сторон — и от регулятора, и от банкиров.

 

Беседовал Виталий КОВАЛЕНКО