Тенденции и парадоксы A− A= A+

Руслан ГРИНБЕРГ

Директор Института экономики РАН

Тенденции и причины стагнации мировой экономики уже многократно озвучены. И я коротко остановлюсь на выводах, которые сделал наш институт, не вдаваясь в детали и доказательства, а просто рассказав, какие тренды, в моем представлении, сейчас наметились в мировой экономике и какие парадоксы там существуют. И может быть, есть смысл обсуждать будущее, так сказать, с позиций разумной надежды.

Мы пришли к выводу, что переживаем сейчас четыре возвращения, конечно, на новой основе.

Первое — возвращение циклов. Последние годы перед мировым финансовым кризисом мы имели абсолютно «золотой век» рыночной экономики. Можно говорить, что рост был искусственным, но он был. Сто тридцать месяцев подряд экономического роста в США привели нас к мысли о том, что борьба с циклами победоносно окончена. Оказалось, это не так. Мы вновь вспомнили и нашего великого соотечественника Николая Кондратьева, и Йозефа Шумпетера. Вспомнили вообще, что есть циклы, и хотя не знаем длину каждой фазы, но знаем, что циклы вернулись.

Второе, что стало ясным: мы вернулись к централизации и концентрации капитала. Еще недавно казалось, что small is beautiful, и эра компьютеров приведет к тому, что мелкие компании будут вытеснять крупные. И это тоже не так. Мы переживаем тот же момент, какой переживал мир в конце XIX века, который более или менее хорошо предсказан Карлом Марксом. Я не большой марксист, но в данном случае мы имеем в виду, что с гигантами могут бороться только гиганты. В России идет большая дискуссия о государственных корпорациях, но об этом позже.

Третье возвращение — возвращение материальной экономики. Сегодня мы видим, что есть две страны, с наименьшими потерями выходящие из кризиса: Китай — потребительские товары и Германия — инвестиционная продукция. Именно эти страны в наименьшей степени поддались соблазну неолиберальной догмы о «финансиализации» экономики. Для России это очень важно понять, потому что она стала и, к сожалению, продолжает быть еще в значительной мере жертвой этой неолиберальной догмы.

И пункт четвертый: возвращение государства. Это особенно важно. После 30 лет тотальной демонизации государственной активности мы получаем государственный капитализм сегодня не только в России, но и во всем мире (мы провели на сей счет тщательное исследование). И хотя руководство многих стран отрицает этот факт, считая его регрессом, государственный капитализм все-таки вернулся. Не очень понятно, куда это пойдет дальше, но что есть, то есть. Похоже, это тенденция, а не отклонение от прежнего тренда. Есть такая мантра: свободный рынок лучше, а государство — плохой собственник и инвестор, государство — плохой, но жизнь показывает другое.

Еще один очень важный момент, который мы выявили: императивы глобального регулирования. Сегодня уже совершенно очевидно, что мы живем действительно в одной экономике, национальные экономики все меньше становятся национальными, а все больше становятся частями единой мировой. Мы живем одной большой деревней, но сельсовета в ней нет, а она очень в нем нуждается. Скажем, мы должны отходить от долларового стандарта, но должны знать, что есть какие-то ограничения в этом отходе, — это не может произойти в стиле шоковой терапии. Потому что мы живем в мире, где доллар — не просто валюта, а финансовый метр…

Теперь о парадоксах. Мы здесь, на Родосе, все время говорили о чрезмерном потреблении, сверхпотреблении. И о том, что Барак Обама назвал «культурная безответственность в эпоху распространения культуры безответственности». Это правда. Но мы знаем и другое: чтобы экономика росла, нужно потребление. И когда убеждаем друг друга, что потребление — это плохо, стоит вспомнить, что из 7 миллиардов человек только 1 миллиард потребляет более или менее прилично. Поэтому просто выступать против потребления мне кажется немножко лицемерием.

Еще момент, очень важный в плане парадоксов. Сегодня все мы — Европа, США, Россия (Китай в меньшей степени) — попали в ловушку между оздоровлением государственных финансов и стимулированием экономики. Это как одновременно жать на газ и тормоз. И мы не знаем, где здесь баланс. В Европе, например, это austerity policy, режим жесткой экономии. Он, конечно, приводит к катастрофическим последствиям для населения. С другой стороны, можно понять, например, Германию, где население не хочет платить за других, а хочет здоровых финансов и чтобы Греция повысила конкурентоспособность. Но я не понимаю, как этого достичь, хотя Греция — прекрасная страна, у которой есть море, рыба, туристы, история и которая подарила миру демократию. Однако вряд ли она научится делать автомобили так, как немцы… Надо понимать, что ЕС — семья, и Греция — член семьи. И если она находится в семье, то ей надо помогать.

Точно так же надо понимать, что американское количественное смягчение — не провокация, не агрессия, а борьба за выживание экономики. Если бы его не было, безработица была бы и 15%, и, может быть, больше. Другое дело, что ежемесячно печатается по 85 миллиардов долларов, и не очень понятно, как они распределяются. Это большая загадка, что нет инфляции. Деньги куда-то идут, ну примерно можно понять куда — в спекуляции. И есть искусственный рост фондовых рынков без экономики. То есть все повторяется — в том смысле, что может опять прийти к краху. И вот здесь хочется найти какой-то выход.

И последнее — конкурентоспособность и угроза социальному государству. Развитый мир сам придумал глобализацию, вызвав бурное развитие технологий в развивающихся странах. И похоже, что они уже готовы поставлять в этот мир очень качественную продукцию, но намного дешевле. И теперь развитый мир встал перед дилеммой: либо сокращать социальное государство (что абсолютно для него невероятно), либо вводить протекционистские барьеры, что также противоречит принципам глобальной экономики.