Законы социологии работают независимо от нашего к ним отношения A− A= A+

Юрий БОЖКО — учёный-социолог, специалист в области социологии кино. Возглавляет издательство «Канон+», выпускающее актуальные книги, посвящённые исследованию сложных процессов, определяющих пути развития общества, формирование общественного мнения. Особое внимание уделяется роли искусства, в первую очередь — кинематографа.

БДМ: Какой вам видится роль социологии в современном российском обществе?

Дело в том, что социология не есть нечто одномерное, она делится по методам исследования, которые бывают качественные и количественные. Так вот, в нашей современной реальности вторые относительно востребованы — это те самые бесчисленные социологические опросы, рейтинги и исследования общественного мнения, которые проводятся по заказу общественных движений, а также всевозможных коммерческих структур. Другой вопрос, что в таких случаях возникает однобокая картина, а часто результат просто подгоняется под желания заказчика. Или же применяемые способы не учитывают особенностей конкретной ситуации. Ярким примером может служить нашумевшая в своё время история с телепередачей, получившей по показаниям так называемых «пиплометров» нулевой рейтинг, в то время как телефоны в студии — это был прямой эфир — буквально раскалились от звонков зрителей. Дело в том, что передача была посвящена проблемам образования, шла в дневное время и смотрели её, бурно реагируя на обсуждаемое в студии, в школах и иных учебных заведениях. А там этих самых «пиплометров» попросту не было, поскольку ставились они на телевизоры сугубо домашние, причём в семьях, где и достаток невысок, и образовательный уровень не очень, — за мелкие подарки в качестве вознаграждения.

Или вот сейчас налицо характерный пример из области рекламы. Были обнародованы данные опросов неких фокус-групп, согласно которым аудитория желает видеть в качестве героев рекламных роликов всевозможных романтических авантюристов. После публикации результатов блогосфера буквально вскипела, вынеся в топ тему «кого они там опрашивали?!» и свидетельства, что сейчас востребованы картинки безмятежного домашнего уюта, а не поиска приключений на известно что.

БДМ: Кстати, об уровне достатка. Что говорит социология о том, как значительный разрыв в доходах между богатыми и бедными влияет на общество в целом?

А вот это уже область, которой должна заниматься социология, использующая качественные методы исследования. И если у нас в настоящее время ей не уделяется достаточного внимания, это не значит, что таких результатов нет или они не оказывают влияния на нашу реальность. До определённого уровня разрыва, такого, как сейчас на Западе, это примерно разница в 3–4 раза, могут возникать разве что локальные конфликты или недовольство на уровне высказываний. Социальные взрывы можно предотвращать или быстро гасить. Но когда разница на порядок, в 10 раз и более, к тому же, богатых мало, а бедных много, это неминуемо закладывает под общество мину замедленного действия. С точки зрения социологии революция — всего лишь другая форма развития общества, не плавная эволюция, а стремительный скачок. И если не принимать комплексных мер для исправления ситуации, эта мина не может не сработать, мы знаем это из истории, да и не только… Это объективные законы, которые работают независимо от нашего к ним отношения. А попытки их игнорировать приводят к очередному наступанию на грабли.

БДМ: Правда ли, что сейчас наблюдается некий ренессанс марксизма?

Да, такая тенденция есть, особенно в странах бывшего соцлагеря. На Западе Маркса никогда не отрицали, но и воспринимали сугубо как учёного-экономиста, а не революционера, такой академический интерес, который сохраняется и сейчас. Там не было таких сильных колебаний, как здесь. У нас же в былые времена главным являлось приложение его трудов к сфере социальной революции, превознесение и возведение в абсолют, цитирование по поводу и без… Потом это обернулось полным выхолащиванием и последующим отрицанием. А сейчас пробуждается новый интерес уже через призму восприятия, очищенного от всевозможных излишеств.

БДМ: Поскольку вы издаёте и историческую литературу, то волей-неволей возникает вопрос: что можно сказать об этой науке в целом, как она связана с искусством и другими гуманитарными дисциплинами?

Я осознал неожиданный для себя факт: например, мои коллеги социологи практически не интересуются историей социологии и очень мало читают труды своих коллег. Каждый заново стремится изобрести велосипед. А без теоретической подготовки стать высококлассным специалистом невозможно. Но это беда всего нашего общества. Все пытаются решить узкие частные вопросы без решения вопросов общих. Потому любые наши попытки «модернизировать» общество или экономику неизбежно упрутся в тупик, до тех пор, пока мы решим вопрос «смысла» или «идеи». Национальная идея, увы, может быть только направленной на достижение общественного блага, служение общим интересам.

БДМ: Какие различия между отечественными и зарубежными авторами исторических исследований бросаются в глаза?

Для наших историков вопросы достоверности исторического знания были малозначимы и неинтересны. У нас только сейчас начинается обсуждение возможности достижения достоверности исторического знания и того, является ли история вообще наукой. Большинство современных западных философов истории считают, что история — не наука, а в лучшем случае ремесло, поскольку у неё нет собственного научного метода. Дело в том, что вся история — рациональная реконструкция прошлого, то есть интерпретация, а теории интерпретации нет. Поэтому каждый интерпретирует как хочет, в основном исходя из своих политических взглядов, то есть история — это всего лишь один из видов пропаганды.

БДМ: А кинематограф, который вы давно изучаете, это в первую очередь бизнес или средство пропаганды?

Да, я работал в НИИ киноискусства ещё во времена СССР, мы входили в экспертную комиссию Госкино — делали, например, прогноз успеха той или иной картины, будь она наша или зарубежная. Сейчас издаём много исследований, посвящённых контент-анализу, героям и сюжетам, взаимодействию кинематографа и зрителя. Надо отметить, что в советские времена коммерческая составляющая кино была весьма важна — ведь с каждого рубля 50 копеек шли в местный бюджет. Утреннее понедельничное совещание в органах местной власти почти всегда начиналось с обсуждения сборов в кинотеатрах за прошедший уик-энд. Поэтому и кинотеатры строились, и оборудование закупалось, и продвижению уделялось внимание. Сейчас проблема в том, что нет единой системы кинопроизводства и проката, — отечественное кино в массе своей дотационное, убыточное, а кинотеатры принадлежат частным компаниям. Квоты, требующие от прокатчика показывать не менее 40% отечественных фильмов, как во Франции, были бы весьма полезны. И кстати, очень важно заметить, что показываемые по квоте фильмы — это отнюдь не чернушные образчики арт-хауса и плоды режиссёрского самовыражения, а ленты, несущие очевидную воспитательную функцию с опорой на традиционные ценности.

БДМ: Вы исследуете связь кинематографа с историей?

Да, эта тема всегда актуальна. Среди наших изданий есть, например, книга Д.Л. Караваева «1812. Герои экранного эпоса. Исторические персоны эпохи Отечественной войны 1812 года на кино- и телеэкране». В издании анализируются биографии — реальные и киношные — более 150 персон, русских и французов, а также их союзников, связанных с войной 1812 года и тем временем. В текст не включены большинство вымышленных героев художественных произведений, прототипами которых служили реальные исторические лица. Но и из этого правила есть исключения — автор пишет про Василия Денисова из «Войны и мира» и Шуру Азарову из «Гусарской баллады», в образах которых, по его словам, «с зеркальной точностью отразились черты Дениса Давыдова и Александры Дуровой».

БДМ: Музыке и её истории вы уделяете внимание?

Да, у нас вышла монография М. Чертока «Военные марши России», её автор окончил Московскую консерваторию, пять лет служил военным дирижёром полкового оркестра, а в своей книге не только приводит подробный список маршей, связанных с Россией, но и анализирует значение и философию марша. Издание рассказывает об истории отечественной военной музыки, сигналах и барабанных боях, которые применялись уже в 1552 году при взятии Казани войсками Ивана Грозного. В конце XVIII — начале XIX века только в русской армии у полков в качестве награды за подвиги существовало право исполнять ту или иную музыку.

О легендарном марше «Прощание славянки» после Октябрьской революции предпочитали не вспоминать. А ведь слава и к маршу, и к его создателю Василию Агапкину пришла рано, ещё в 1913–1914 годах газеты пестрели репортажами о проводах на фронт, во время которых звучал тот самый марш. В годы Гражданской войны марш звучал у белых, а его автор воевал у красных, капельмейстером в 1-м Красном гусарском Варшавском полку, а затем был капельмейстером московского оркестра войск ГПУ.

БДМ: Возвращаясь к теме кино — что вы скажете о тех лентах, которые посвящены не столько истории, сколько, в общем-то, современности?

Есть книга «Правда сказки. Кино и традиции фольклора», которая освещает процесс превращения народных сказок и преданий в произведения киноискусства. Причём речь идёт не только о сказочных фильмах, хотя им тоже уделено немалое внимание, но и о том, как фольклорные традиции отражаются или искажаются в самых что ни на есть реалистических кинолентах. Оказывается, архетипические знаки до сих пор оказывают огромное влияние на восприятие произведения зрителями, которые уже могли и не слышать настоящих бабушкиных сказок. Автор анализирует и сам по себе феномен народного эпоса: «…Какой, спрашивается, резон тому же мирному русскому мужику, весь круг забот которого замыкался на земле, выслушивать сладкозвучные байки о том, как в неведомые времена чудо-богатыри лупили друг друга страшенными палицами, крушили супротивников заколдованными мечами?» Но, оказывается, потребность в создании и поддержании некоего эпического начала чрезвычайно важна для человека, это одна из базовых основ психологического комфорта личности.

И это, между прочим, продолжает влиять как на общественное сознание, так и на кинопромышленность. У нас есть сборник «Кино США на рубеже веков», там анализируются те или иные аспекты кинематографии, в том числе влияние новых технологий, исторической достоверности соответствующих блокбастеров («чтобы показать народу, что у него нет честолюбивых амбиций, Ромул бросает меч в озеро. Однако тот врезается в каменную скалу, превращаясь из меча Юлия Цезаря… в знаменитый Экскалибур героя совсем другого эпоса»), возникновение «нео-нуара» и возвращение мюзикла.

БДМ: Есть ли в нашем кинематографе характерные черты, связанные с Москвой?

Самым подходящим ответом будет процитировать нашу книгу «Города в кино»: «Московский транспорт на экране часто играет роль, далеко выходящую за рамки своих профессиональных обязанностей. Московское такси привозит героиню Дорониной в «Три тополя на Плющихе» не просто по определённому адресу, а переносит в новую жизнь. Транспорт — образ свободы и единства, живительный кровоток столицы, имеющий свою поэзию и мифологию. К обновлению, возрождению везёт героя Папанова московский трамвай из картины «Приходите завтра», в автобусе встречает свою любовь герой «Заставы Ильича». В фильме «Москва слезам не верит» Катерина находит свой идеал в электричке, а Людмила — в метро. Особую роль здесь играют таксисты, выполняя своего рода роль городских ангелов, спасающих людей».

БДМ: В каких местах столицы чаще всего снимали кино?

Экранное восприятие нашего города со временем менялось. Но можно заметить, что лирическая прогулка героев оказывается почти обязательным элементом большинства картин, и она чаще всего связана с топографией старой Москвы, тихими старинными уголками, которые ещё сохранились. Хотя, скажем, в 1960-х было чрезвычайно модно снимать прогулку по Новому Арбату, демонстрировать его ночные огни, въезжать в тоннель на Кутузовском проспекте — такой «город-блюз». В конце 1960-х — начале 1970-х на кинематографической карте всё чаще начали появляться старый Арбат, Чистые пруды, Бульварное кольцо... Именно эти места стали лирическим, человеческим, душевным центром Москвы.