Кризис — как момент истины A− A= A+

В минувшем году Россия вернулась в клуб суверенных государств. Уяснив попутно, что клуб этот очень узок и даже Германия с Францией не вправе считать себя полноценными его членами. Это, конечно, щекочет национальное самолюбие, но не перекрывает главного открытия года: Россия может быть или суверенной, или не быть вовсе. Санкции и декабрьское обнищание рубля донесли эту истину до каждого, сместив акценты внутрь, на нашу экономику: без импорта, оказывается, она не может ни накормить россиян, ни обеспечить их самым необходимым. Станет ли нынешний кризис тем толчком, который выведет страну на уровень самостояния в глобальном мире? Сэтого вопроса и началась наша беседа с Русланом ГРИНБЕРГОМ, членом-корреспондентом РАН, директором Института экономики РАН.

Боюсь, что о развитии, а тем более о рывке говорить пока не приходится. Скорее, об элементарном выживании. Мы наблюдаем явное затухание экономической активности, потребительского спроса и заметное сокращение занятости. Страна лишилась привычного доступа к дешёвой зарубежной ликвидности, а запредельная ключевая ставка ЦБ просто убивает хозяйственную деятельность. Так что глубокий кризис, думаю, нам обеспечен, и следует ожидать, что ВВП в этом году снизится на 3,5–4%.

БДМ: Обидно, безусловно, но, полагаю, не критично. Кризис на нашей памяти не первый, и люди хорошо знают, как выживать. Вопрос в другом: будет ли прок от их самоограничения, или всё опять вернётся на круги своя? На что, по вашему мнению, следовало бы потратить оставшуюся и пока ещё бóльшую часть не самого удачного для России года?

По уму, конечно, надо бы все силы сейчас бросить на переосмысление: а что же мы построили за 20 с лишним лет? Общий тренд сегодня — винить во всём либералов, тем более что они по-прежнему находятся в руководящих креслах. Сами они, впрочем, тоже постепенно становятся другими. Алексей Улюкаев недавно высказал совершенно замечательную мысль: государственные инвестиции, по его мнению, в сегодняшних условиях несут в себе гораздо меньшие риски, чем их отсутствие. Готов подписаться под этими словами. Но нужны ещё и дела, а для этого — новые подходы. Не придуманные кем-то, а вытекающие из нового понимания экономической реальности.

БДМ: А что, собственно, мы должны понять? Можно ли как-то «пощупать» эти самые подходы и новое видение реальности?

Чтобы понять новое, надо честно оценить то, что получилось. Начнём, справедливости ради, с хорошего. В результате радикальных преобразований преодолена изолированность страны от внешнего мира, и за какие-то два–три года удалось избавить людей от унизительного дефицита товаров и услуг. Произошло раскрепощение личной инициативы. Быстро растёт зрелость предпринимательского класса. Вопреки всем предсказаниям россияне легко усвоили «рыночный» образ мысли и действия: стали стремиться заработать деньги — раз появилась возможность обменивать их на ранее недоступные товары. В стране созданы институты рыночной экономики: коммерческие банки, товарные и фондовые рынки, валютные биржи, новые налоговые механизмы и правила антимонопольного регулирования.

И всё же приобретения с отрицательным знаком более зримы и явно преобладают над успехами. За годы реформ страна утратила половину экономического потенциала. Хуже того, запущены процессы примитивизации производства, деинтеллектуализации труда и деградации социальной сферы. Возникла массовая бедность — совершенно забытое явление, масштабы которого стремительно увеличивались за счёт «размывания» сложившегося в СССР среднего класса. В итоге плодами преобразований реально пользуется только четверть населения страны, а 53% жителей ведут борьбу за существование, располагая доходом меньше 19 тысяч рублей в месяц. Поляризация обрела скандальный характер: по данным аналитиков банка Credit Suisse, 110 человек в нашей стране владеют более чем третью всего богатства отечественных домохозяйств.

БДМ: Ещё одну революцию Россия точно не переживёт. Да и не хочет уже никто возвращаться назад…

А главное, не нужно. К счастью, мы теперь не в одиночестве. Для мира, уже который год переживающего кризис, наступил момент истины: упоение «свободной» экономикой прошло, уступив место разочарованию и усталости от радикального, безудержного либерализма. На смену идёт система, ещё не получившая своего «изма». Очевидно, однако, что без мощной и систематической государственной активности экономике уже не обойтись. У новой модели будут, естественно, свои проблемы, но в любом случае для нас это движение вперёд и, что очень важно, — движение в общем мировом тренде.

Другое дело, что любая смена моделей это прежде всего смена идей, а значит, и людей, которые выступают их носителями. Поэтому процесс этот по определению не может быть безболезненным. И второй принципиальный момент: новая модель возникает как конструктивный результат общемирового кризиса, но для каждой страны этот кризис — свой, индивидуальный.

БДМ: Любопытно. И в чём же тогда специфика мирового кризиса для России?

А в том, например, что задачу импортозамещения нам было бы куда проще решить, если бы мы находились сейчас в 1990 году, а не в 2015-м. Уже потому хотя бы, что наша страна в ту пору была одной из двух, выпускавших широкофюзеляжные самолёты. Заместить в них тогда требовалось только двигатели, они действительно были неважные. Но вместо этого мы выкинули целую отрасль и сами пересели на «боинги». Поначалу бэушные машины нам поставляли почти задаром. Но сейчас-то мы платим по полной программе — и за самолёты, и за их обслуживание. И теперь, чтобы заместить этот импорт, нам пришлось несколько лет назад начинать практически с нуля, и только в будущем году мы увидим — возможно — отечественный широкофюзеляжный самолёт. Кстати, случится это вовсе не потому, что так захотела «невидимая рука» рынка. Потребовалось волевое государственное решение, чтобы выйти на результат, который более эффективен, в том числе и с рыночной точки зрения.

БДМ: По такой же точно схеме сейчас возрождается отечественное судостроение, оборонная промышленность. Значит ли это, что рынок себя изжил?

В российском варианте скорее всего — да. Если судить по результатам, то мы получаем очень грустную картину. За почти четверть века реформ по важнейшим социально-экономическим показателям не достигнут даже уровень 1990 года. Ещё печальнее тенденция примитивизации экономики, которую определяет падение уровня высокотехнологичного сектора: машиностроения, авиационной, электронной, ракетно-космической, оборонной отраслей. И самое главное — этот уровень неуклонно падал как в лихие 90-е, так и в «тучные» нулевые годы.

В итоге структура промышленного производства приобрела очевидную сырьевую направленность. Почти в 3 раза вырос удельный вес топливно-энергетического комплекса, а доля инвестиционного сектора, напротив, сократилась вдвое, и его удельный вес теперь в 3–4 раза ниже, чем в развитых странах. Нагляднее всего это проявилось в том, чем Россия сегодня интересна другим странам: в структуре нашего экспорта 85% приходится на минеральные ресурсы, металл и древесину, а доля продукции производств, определяющих научно-технический прогресс, сократилась с 20 до 5%.

БДМ: Получается, что реформаторы достойно развили наследие, доставшееся им от советской власти: если тогда у нас были проблемы с техническим прогрессом, то теперь их нет — весь прогресс нам остаётся только импортировать. Но можно ли, понимая всё это, всерьёз говорить об импортозамещении, которое в первую очередь требует радикального изменения структуры отечественной промышленности?

Думаю, что, только поняв и приняв реальность такой, какая она есть, можно говорить о том, что делать и куда двигаться. Да, предстоит основательно переучиваться. Но для начала надо вспомнить, что рынок в Россию пришёл в результате революции, которая сама явилась следствием величайшего шока — признания неэффективности планово-распределительной экономики. И вполне закономерно, что рынок и свобода на этом фоне были восприняты с р-революционным романтизмом — как панацея, способная своей «невидимой рукой» решить все наши проблемы. Если, конечно, мы ей беспощадно расчистим дорогу от старого.

Учились новому на бегу и старались, чтобы в жизни всё было, как в учебниках. А в них, между прочим, преподносили самые современные по тем временам либеральные идеи. Что государство, например, главный враг свободного рынка. И мы, как заведённые, повторяли эту мантру. И не просто повторяли, но и демонизировали государство, отказывая ему в праве влиять на экономическую ситуацию.

Нынешняя ущербная структура нашей промышленности — тоже дело вполне рукотворное, поскольку полностью соответствует либеральной теории естественных конкурентных преимуществ. Суть её проста. Допустим, в вашей стране хорошо получается производство пеньки. Поняв это, другая страна говорит: «У вас хорошая пенька. Мы будем её покупать. А у нас лучше выходят телевизоры, айфоны, компьютеры, да и колбаса отличная. Так что всё это мы вам будем поставлять в любом количестве и на долгие времена». Как мы теперь убедились, столь заманчивый и вполне логичный внешне подход обрекает опекаемую страну на сползание в экономическое захолустье.

БДМ: И много таких вредоносных «мантр»?

Большинство их вытекает из постулата о «невидимой руке» рынка, которая якобы способна всё в экономике сбалансировать и управить. Правда, сам термин в последнее время стараются не употреблять, но мы по-прежнему продолжаем молиться на макроэкономическую стабильность, что на простом языке означает низкую инфляцию. Считается, что она не должна превышать 3–4%. Тогда понизится стоимость кредита, возникнет долгосрочное кредитование, и сам собой начнётся инвестиционный бум.

Сюда же примыкает рестриктивная денежная политика. Она также считается безальтернативной, поскольку сдерживает инфляцию, при которой невозможна никакая экономическая активность. Эти простенькие логические трёхходовки, якобы приоткрывающие для причастных действие «невидимой руки», весьма далеки от реальной жизни. Исследования показывают, что дорогие деньги — лишь одно из препятствий. А главный барьер, останавливающий и кредитора, и заёмщика, — в страхе, что ссуду на организацию производства не удастся вернуть, поскольку нет гарантий сбыта новой продукции или хотя бы ориентиров, позволяющих внятно оценить эти риски. Наглядный пример — неуверенность аграриев, которые могли бы нарастить выпуск отечественных продуктов, но опасаются, что через год-два импорт вернётся и им опять придётся уходить с рынка под давлением демпинга.

БДМ: Извините, Руслан Семёнович, но я боюсь даже упоминать о вашем чуть ранее высказанном обещании, что у России есть шанс оказаться, наконец, в общем мировом тренде стран, формирующих новую экономическую модель развития…

А вы не бойтесь. Многое ведь зависит ещё и от той точки, с которой оценивается ситуация. Вполне допускаю, что через два–три десятка лет мои коллеги-экономисты будут считать величайшим конкурентным преимуществом России тот удивительный факт, что на жизни одного поколения произошло крушение двух ведущих экономических моделей — социалистической и капиталистической.

Живая память — очень сильная штука. Она, конечно, может и мешать, как сейчас, когда деньги надо тратить, а Минфин с Центробанком их зажимают. И хорошо понятно почему: всем памятен дефолт 1998 года, когда страна осталась совсем уж с пустой кубышкой. Но память и помогает. За короткий срок без особого шума государство возродило оборонно-промышленный комплекс, и мы получили сегодня принципиально иную армию. Успеху способствовали как минимум два обстоятельства. Во-первых, специфичность рынка: у покупателя и продавца на нём, по сути, один распорядитель кредита. А во-вторых, не нужна антимонопольная служба — конкуренция здесь задаётся «свыше». Но именно поэтому нельзя перегнуть с импортозамещением и скатиться в самоизоляцию. Без конкуренции на внутреннем рынке страна в считанные годы утратит то новое качество жизни, которое с таким трудом нам досталось. И принципиально важно, что сегодня это никому не надо доказывать — помним.

БДМ: Но вы действительно считаете, что мы присутствуем при крахе капиталистической модели?

В её сегодняшней неолиберальной версии — безусловно. Мировой кризис ведь начался не в 2008 году, как все считают. До конца 1970-х та же Европа чётко двигалась в русле социальной экономики, во многом, кстати сказать, беря пример с Советского Союза. А потом возникли кризисные явления, и с лёгкой руки Маргарет Тэтчер был провозглашён диаметрально противоположный лозунг: «Требуется больше неравенства». Под эту идеологическую по своей сути задачу — если не вылечить, то хотя бы удержать на плаву капитализм — и возникла неолиберальная модель экономики. Чем всё закончилось, хорошо известно. Добавлю лишь несколько моментов.

Во-первых, даже такие гуру современной экономической науки, как Пол Кругман и Джозеф Стиглиц, опираясь на эмпирические исследования последних лет, доказывают, что излишнее неравенство не способствует, а вредит росту. Во-вторых, развивающиеся страны, на которые все радовались, когда они заваливали мир плащами и игрушками, теперь активно наращивают инвестиционный сегмент своего экспорта. Аргентина, например, успешно поставляет гражданские самолёты, а Китай предлагает под ключ свои проекты высокоскоростных железнодорожных магистралей. Иными словами, развитые страны утрачивают своё главное конкурентное преимущество — монополию в сфере технологий.

БДМ: Но ведь и для России это очень тревожный звоночек?

И звоночек, и пример — хорошему ни у кого не грех поучиться. Важно только не упустить при этом суть. А она сегодня и для развитых стран, и для развивающихся едина — формирование новой экономической модели развития. Ещё раз подчеркну: неважно, каким «измом» её потом назовут, нам не «шашечки» нужны, нам нужно ехать. А как ехать — пока неизвестно. Есть отдельные элементы, успешные практики, но цельного понимания нет. И для России в связи с этим возникают очень сильные позиции.

Ключевой вопрос сегодня — роль и место государства в экономике. Глобальный кризис вынудил практически все государства мира активизировать своё вмешательство в хозяйственную жизнь: накачивать ликвидностью финансовые системы, заботиться о снижении безработицы, национализировать тонущие предприятия. В лидерах, по иронии судьбы, как раз американцы, которые громче всех призывали к свободному рынку. И это — не временное отступление от правила. Это условие стабильного развития, суть которого в переходе к реальному признанию человеческого фактора главным ресурсом экономики. Об этом уже многие десятилетия все говорят, но — из толерантных соображений продолжая ввозить иммигрантов. Теперь же эта реальность должна стать стержнем новой модели и придать ей явно выраженный социальный характер.

БДМ: Целиком с вами согласен. Но не могу взять в толк: какая здесь связь с российской спецификой выхода из кризиса, которая состоит, как мы только что признали, в радикальной перестройке структуры нашей промышленности?

Попробую объяснить. В 1987 году наши соотечественники были признаны самыми умными и талантливыми в мире: было зарегистрировано 83,7 тысячи изобретений — больше, чем в любой другой стране. А теперь Россия по этому критерию в 4 раза уступает США и Германии, а Японии — в 18 раз! Значит ли это, что россияне так поглупели? Отнюдь, по удельному весу специалистов с высшим образованием мы по-прежнему на первом месте в мире. И это наше огромное конкурентное преимущество: в побудительной мотивации молодёжи продолжает стабильно доминировать стремление к самореализации.

Другой вопрос, что развить и полноценно применить свои знания она не может: получив диплом, молодой человек оказывается, как правило, никому не нужен. И прежде всего в несырьевом инвестиционном секторе — зарплата здесь все годы реформ была существенно ниже средней по стране. В то время как в топливно-энергетическом комплексе она в 2‑3 раза превышала среднюю. Надо ли говорить, что такая реальность ломает в молодых людях любое стремление к самореализации. Особенно если добавить к этому, что доля инвестиций в машиностроение сократилась более чем втрое, затраты на исследования и разработки у нас в 3–4 раза ниже, чем в развитых странах, а финансирование науки из федерального бюджета — в 8–10 раз!

В этом коренная причина примитивизации и деинтеллектуализации экономики. И устранить её «невидимая рука» не в состоянии. Уже потому хотя бы, что сегодняшняя реальность — это, извините, её рук дело. И дело это продолжает жить. В частности, в виде так называемых структурных реформ. Утверждается, что мы резво проводили их в начале нулевых, а потом будто бы прекратили, и стало плохо. Но что такое структурная реформа? На нормальном русском языке — это коммерциализация, установка на самоокупаемость всего и вся. В том числе максимальное самофинансирование науки, образования, культуры и здравоохранения. Курс этот и сегодня реализуется, что абсолютно контрпродуктивно как для страны в целом, так и для реиндустриализации её экономики.

БДМ: Знаете, меня всё время подмывает порекомендовать нашим «рыночникам», чтобы они предложили, скажем, главе «ЛУКОЙЛа» или даже Сбербанка перевести на самоокупаемость бухгалтерию компании. Очень хотелось бы при этом присутствовать и услышать реакцию…

Я бы тоже с удовольствием послушал. Но если всерьёз, то реакция уже есть. Последние события в мировой экономике убедительно показывают, что выход из кризиса требует нового понимания движущих сил развития и, соответственно, принципиально новой модели, адекватно отражающей современные социально-экономические реалии. Сердцевина её — взаимоотношения государства и рынка, которые в действительности гораздо более сложны, чем это представлено в неолиберальных теориях и моделях.

Дело в том, что рынок превосходно выявляет и удовлетворяет частные предпочтения индивидов. Но это только часть палитры. В современном социуме существует ещё и большой блок общественных интересов. Их рынок, как правило, «не видит». Между тем весь прошлый век блок этот бурно нарастал, и сегодня тенденция сохраняется. Чтобы убедиться, достаточно посмотреть бюджеты любой страны. Социальные расходы в них неуклонно растут, но — признаются вынужденными, поскольку отвлекают часть ресурсов и, как считается, тормозят развитие экономики. Хотя на самом деле они способствуют развитию, просто эффект этот отодвинут во времени. Или смещён по месту капитализации, как это бывает при строительстве дорог, когда основной доход получают жители прилегающих территорий, и перераспределить его в пользу строителей можно только на уровне государства.

БДМ: Иными словами, рынок не всемогущ, у него существуют определённые и вполне объективные ограничители?

Совершенно верно. Одна из работ нашего института как раз и посвящена выявлению этих противоречий и определению механизмов, способных их разрешить. Мы назвали её «Концепция экономической социодинамики». Смысл в том, чтобы признать равноправное существование как частных предпочтений, так и общественных интересов. Формируются эти ветви по разным законам и в различных институциональных средах. А в состязание вступают лишь на стадии реализации — в борьбе за ресурсы, которые по определению всегда ограничены.

Суть же заключается в возможности гармонизации этих двух ветвей — через государство. Но для этого оно должно быть признано полноценным рыночным субъектом, хотя и со своей спецификой. Концепция предполагает, что наряду с обычными рыночными игроками, располагающими собственными ресурсами, действуют и государственные структуры — по правилам, которые само же государство как законодательная власть и установило. Таким образом, концепция экономической социодинамики предлагает совершенно новую трактовку понятия «смешанная экономика» — не сужая, а, наоборот, расширяя сферу действия механизмов рынка, смещая акцент на совместимость частной инициативы и государственной активности.

БДМ: А не получим ли мы в итоге ещё один перекос, но уже в другую сторону? Те же госбанки и сегодня обладают явно нерыночным конкурентным преимуществом — в виде доступа к дешёвым деньгам, да и к административному ресурсу…

Такая угроза действительно существует. И, к сожалению, мы видим, как она реализуется. Более того, мы знаем, что закончиться всё может застоем, как уже было. Именно поэтому условием позиционирования государства как полноценного рыночного игрока должно стать открытое и публичное, если хотите, выявление как его достоинств, так и угроз. Развивать первое и ограничивать второе призвана высококонкурентная политическая система. И конечно же, необходимо реальное, а не декларируемое равенство всех перед законом.

Беседовал Виталий КОВАЛЕНКО

---------------------------------------------------------------------------------------------

Нельзя скатиться в самоизоляцию: без конкуренции на внутреннем рынке страна в считанные годы утратит новое качество жизни, которое с таким трудом нам досталось