Россия: место в строю A− A= A+

Украина, державшая нас весь год в жесточайшем напряжении, переходит, похоже, в фазу «подмороженного конфликта». Самое время обернуться внутрь себя и провести ревизию собственной экономики, которая претерпела за этот год серьёзные изменения. Во-первых, в результате санкций надломился комфортный режим доступа к мировым источникам капитала и технологических обновлений. Второй существенный фактор — снижение цен на нефть и связанная с этим угроза нашему финансовому благополучию: концовка года уже ознаменовалась почти 50%-ной девальвацией рубля. Закономерной реакцией на эти внешние вызовы стали стагнация собственной экономики и уныние экспертов. Развеять его редакция попросила Руслана ГРИНБЕРГА, директора Института экономики РАН, профессора, члена-корреспондента РАН.

Не уверен, что моего оптимизма для этого будет достаточно. Но для начала хотел бы уточнить: внешние факторы этого года только усугубили негативное состояние нашей экономики. А вошла она в него в результате так называемой инвестиционной паузы, которая возникла после завершения мегапроектов, связанных с Олимпиадой, Универсиадой, островом Русский и др. Они потребовали крупных государственных инвестиций, которые, собственно, и стали после кризиса 2009 года основным драйвером экономического роста в стране. Ожидалось, что частный бизнес поддержит это движение и также включит свои инвестиционные ресурсы. Но этого не случилось. И после того как деньги, выделенные на мегапроекты, закончились, экономика стала вползать в стагнацию.

Поэтому уроки, извлекаемые из успешно преодолённого кризиса–2009, я бы разделил на две категории. Да, мы убедились, что отложенная на чёрный день «подушка безопасности» позволяет пройти острую фазу кризиса и в течение определённого времени не допустить обвала финансовой системы и социальных обязательств. Однако её потенциала явно недостаточно, чтобы предотвратить обвальное падение производства.

БДМ:Cитуация, наверное, сложилась бы по-другому, если бы одновременно не стагнировали и экономики развитых стран?

Безусловно. В 1998-м — когда у нас было всё плохо, а у них всё замечательно — решения были найдены достаточно быстро. Сегодня же мы имеем принципиально иную картину: даже американцы, которые успешнее других преодолевают последствия мирового кризиса, не могут внятно объяснить: а что в действительности происходит с экономикой? Предпринятое ими сумасшедшее накачивание ликвидности по всем законам должно было вызвать бурный экономический рост. А его нет.

Правда, не будь политики количественного смягчения (по-русски — простого печатания денег), скорее всего случилась бы мощная рецессия. Но это слабое утешение, особенно на фоне Китая. Он точно так же, как и все, столкнулся с падением внешнего спроса. Многие, кстати, прочили ему обвальный спад. Но за счёт грамотно выстроенных стимулов Китай сумел провести глубокий манёвр и в том же 2009-м прирастить внутренний спрос почти на 15%, а на выходе получить более чем 9%-ный рост ВВП.

БДМ: Выходит, всё дело в возможности манёвра?

Чтобы получить такую возможность, нужно выстроить более или менее рациональную экономическую политику. Что это такое в сегодняшних условиях, нам, как говорится, на пальцах продемонстрировали две страны, способные в потенциале весь мир завалить товарами: Китай — потребительскими, а Германия — инвестиционными. Такая вот упрощённая формула международного разделения труда позволяет обеим странам с минимальными потерями выходить из кризиса и устойчиво сохранять высокие темпы роста.

И это не частный случай, а тенденция. По существу, мы наблюдаем возвращение реальной экономики — после 30-летия господства финансовой сферы, искусственно превращённой из служанки экономики в её госпожу. Неслучайно даже в США и Англии, которые первыми поддались искушению финансами и навязали миру доктрину ничем не регулируемого рынка, теперь всё активнее обсуждается необходимость существенных вложений в реиндустриализацию экономики и её инфраструктурный сектор.

БДМ: Для России эта задача давняя, она актуальна ещё с советских времён, так что развернуться, полагаю, будет несложно.

А вот я совсем в этом не уверен. И дело даже не столько в том, что за годы реформ страна утратила половину своего экономического потенциала. Гораздо хуже, что одновременно были запущены процессы примитивизации производства и деинтеллектуализации труда. Остановить их до сих пор не удалось. Именно отсталость перерабатывающих производств не позволила нам в 2009 году совершить «китайский манёвр» — компенсировав падение внешнего спроса на энергосырьевые товары увеличением спроса внутреннего.

БДМ: А почему, собственно, случился такой мощный обвал? В 1980-х ведь никто не ставил под сомнение реальный сектор. Была только одна задача — сделать его восприимчивым к технологическим обновлениям. Но в итоге мы потеряли даже самолётостроение, хотя и входили в тройку авиастроительных держав…

Всё дело в психологии, из которой, как утверждали ещё Кейнс и Эрхард, более чем наполовину состоит экономика. Россия — убедительное тому подтверждение.

Отмена монополии на внешнеторговые операции, свободное ценообразование, быстрая либерализация валютного режима — всё это позволило открыть путь массовому импорту, и за два–три года уничтожить унизительный товарный дефицит, десятилетиями мучивший советских людей. Правда, обрабатывающая промышленность, брошенная в ничем не ограниченную рыночную стихию, получила сокрушительный удар в виде стремительной утраты возможностей сбыта, а её доля в общей хозяйственной деятельности так же стремительно сужалась. Но это мало кого беспокоило. Станкостроительные вузы начали выпускать банкиров и юристов, а они искренне считали, что раз мы джинсы нормальные шить не можем, то остального и подавно сделать не сумеем. И не надо — купим.

На энтузиазме этого коллективного помутнения и сформировалась «нефтяная игла». Она ведь не в том, что мы нефть добываем и продаём. Суть её — в добровольном отказе самостоятельно кормить и одевать собственное население. Отсюда наша зависимость и привязка рубля к «бочке».

Для страны, которая 60 лет имела традиции мощного индустриального ландшафта, это, конечно, унизительно. Не стану вдаваться в разнообразие причин, способствовавших такому развитию событий, назову главную. В начале реформ нам хотелось иметь структуру, которая отвечала бы современным стандартам, но произошёл резкий перекос в сторону рыночных сил саморегулирования и одновременно — преднамеренный отказ от «видимой руки» государства. В итоге мы сегодня вновь находимся перед выбором: либо продолжение деиндустриализации с неизбежным сползанием в зону «технологического захолустья», либо резкий рывок в реиндустриализацию.

БДМ: Думаю, вы лукавите: никакого «либо» у нас не осталось. Весь вопрос — как совершить этот рывок? И если оставаться в рамках вашей логики, то получается, что прежде всего нужно поднимать роль и ответственность государства?

Как минимум перестать его демонизировать. Уже потому хотя бы, что 73% нашего ВВП создаётся государственными предприятиями — нельзя же не считаться с объективной реальностью. Есть и второй актуальный аргумент: в условиях кризиса роль государства, в том числе в развитых странах, резко возрастает. Иными словами, частный сектор в такие периоды утрачивает всякие стимулы к инвестированию, и эту функцию тогда перехватывает государство. Мы уже не первый год наблюдаем, как это происходит, на примере ФРС и ЕЦБ. Но ведь и разворот к реиндустриализации — это тоже своего рода кризис в рамках отдельно взятой экономики.

БДМ: И в чём, на ваш взгляд, это в первую очередь должно проявиться?

Для финансового обеспечения инвестиционного манёвра, конечно же, необходимо радикальное изменение денежно-кредитной политики. За годы господства в стране рыночного либерализма мы привыкли воспринимать макроэкономическую стабильность как «священную корову». Хотя на простом языке это всего лишь низкая инфляция, которую мы ждём уже четверть века, а она всё не наступает. Вот и нынешний год подкачал: инфляция, судя по всему, опять будет двузначной. А значит, снова откладываются надежды на обещанные дешёвые деньги, долгосрочное кредитование, и — никакого вам инвестиционного бума.

Но дело даже не в инфляции. Представители другой школы мышления, к которой и я принадлежу, считают, что умеренная инфляция — значимый, но не решающий фактор. Сегодня нет недостатка в финансовых ресурсах, пусть и относительно дорогих. А в реальной жизни и кредитора, и заёмщика останавливает не цена денег, а страх, что потраченные средства не обернутся доходом, — нет уверенности в сбыте произведённых товаров.

Существенно снизить риски, а значит, и повысить инвестиционную активность может и должна реальная промышленная политика. И опять-таки ничего не надо придумывать. Мировой опыт и экономические расчёты показывают, что сбалансированное развитие современной экономики возможно лишь в том случае, если на долю машиностроения в структуре промышленного производства приходится не менее 25–30%. При этом инвестиции в наиболее перспективные инновации должны преобладать, а на разработку и использование принципиально новых технологий должно приходиться не менее 50–60% расходов. У нас пока — в разы меньше. Так что расти есть куда.

БДМ: Но все эти рекомендации адресованы главным образом крупным компаниям. А на что должен рассчитывать малый и средний бизнес?

В сегодняшней правительственной политике забота о малом бизнесе увязывается, как правило, с необходимостью улучшения инвестиционного климата, и само это улучшение почему-то трактуется как условие для начала процесса реиндустриализации. При этом особо педалируется идея о благоприятных условиях для потенциальных инвесторов — в зависимости от этого они станут (или не станут) основным драйвером экономического роста.

Разумеется, всегда хорошо быть здоровым и богатым. Но одного только благополучия инвесторов для решения задач реиндустриализации явно недостаточно. Здесь большое значение имеет массовый спрос, а вот с ним как раз и проблемы. Исследования последних лет, в том числе таких гуру, как Пол Кругман и Джозеф Стиглиц, эмпирически доказывают, что излишнее неравенство вредит росту. У нас — скандальное неравенство. И если оно усиливается, то проблема справедливости из этической превращается в чисто экономическую. Начинает действовать механизм «закупорки» роста, потому что сужение среднего класса неизбежно ведёт к снижению покупательной способности основных носителей роста.

Что же касается непосредственно малого бизнеса,то наши оппоненты постоянно призывают равняться на западные стандарты, где на него приходится 60–70% ВВП. У нас — втрое меньше. Между тем наш малый бизнес достаточно развит, эффективен и организован. А не даёт он 70% ВВП только потому, что нет крупного индустриального бизнеса, — в отличие от топливно-сырьевого он-то как раз и нуждается в малых предприятиях.

Если бы у нас были крупные корпорации, выпускающие готовую продукцию, то малые и средние предприятия возникли бы сами собой — чтобы производить для них узлы и детали. В строительстве и в сфере услуг малый бизнес успешно и очень мощно работает — без всякого «одного окна», придуманного для инициации малой деятельности. Нельзя же всерьёз считать, что молодые предприниматели «лежат на печи» и ждут, когда Министерство экономического развития создаст им благоприятные условия? Если есть реальный спрос на продукцию, выпуск которой они могут организовать, то, уверяю вас, сумеют справиться и с нашим неправовым сознанием, и с административными барьерами. Хотя, конечно же, лучше идти, не спотыкаясь.

БДМ: По сути дела, мы выходим на кооперацию, которую изначально должна включать в себя промышленная политика. Но оборотная сторона этой же медали — интеграция. Без неё невозможна современная глобальная экономика, а значит, и её хозяйствующие субъекты обязаны представлять масштабы рынка сбыта своей продукции и векторы взаимодействия с возможными партнёрами. Как видится эта сторона развития российской новой индустриализации?

Этой теме сегодня посвящены многие исследования, и они показывают, что есть страны, которым значительность их населения даёт право быть «не в блоке». Прежде всего, разумеется, Индия и Китай — у них там по миллиарду человек, и никакие интеграции им не так уж и нужны, поскольку их внутренний рынок уже включает в себя такое качество, как economy of scale (экономия на масштабах). А вот Люксембург и Монако уже во времена средневековья были встроены в интеграцию.

В России сегодня 140 миллионов человек. Это много для страны, которая по определению должна быть в интеграционном блоке, но недостаточно, чтобы в нём не нуждаться. В связи с этим я горжусь, что наш институт создавал конструкцию Таможенного союза и что этот ребёнок родился. Да, хрупкий, с сомнительной наследственностью, впереди его ждёт немало проблем. Но он родился — впервые за 20 лет возникла не бумажная, а реальная интеграция. А произошло это в результате отрезвления постсоветских республик от их завышенных ожиданий — что без Москвы они устроятся на солнечной стороне жизни. При создании Таможенного союза был впервые разрушен принцип «максимум экономических выгод и минимум политических обязательств», которому следовала каждая из постсоветских республик в отношениях с Россией. Считаю поэтому, что у Таможенного союза есть неплохие шансы превратиться в полноценное Евразийское экономическое пространство.

БДМ: Так, может, не стоит замыкаться только на «своей» территории? В уходящем году Россия совершила мощнейший рывок в Китай и на восток в целом. Усилились наши позиции и активность в БРИКС, ШОС и АТЭС, всё больше стран с интересом присматриваются к тому, как разворачивается ЕврАзЭС. Не кажется ли вам, что мы, наконец, вплотную подошли к формированию многополярного мира?

Звучит красиво. Но я опасаюсь, как бы мы не оказались в эпохе многополярного хаоса. Сегодня наступает очень опасный момент, потому что американцы уже не только не могут, но и не хотят вмешиваться в «чужие дела». Они понимают, что достигли вершины и все дороги теперь ведут их только вниз. А куда выведут — вопрос. Было понятно, как действует биполярный мир. Пока ещё работает Pax Americana, хотя и клонится к закату. Но не очень ясно, как будет работать Pax China.

В эту же корзину я бы добавил ещё одну проблему, которую условно назвал «бумеранг глобализации». Все радовались, когда китайцы стали делать хорошие теннисные мячи, плащи и игрушки. Но никто не ожидал, что развивающиеся страны научатся производить высокотехнологические продукты — такого же высокого качества, как и западные, но в несколько раз дешевле. И что теперь с этим противоречием делать — неизвестно. Выбор, как говорится, между холерой и чумой: либо западные страны должны снижать социальные стандарты своего населения, что абсолютно невозможно, либо вводить протекционистские меры, что опять-таки неприемлемо в глобальном мире. Сегодня об этом мало говорят, но противоречия накапливаются и требуют разрешения.

Мне кажется, что у России в связи с этим возникают, как ни странно, очень хорошие перспективы. Противоречия между такими гигантами, как США, Индия, Китай, да и ЕС я бы добавил в этот ряд, уже чётко обозначились. Они неизбежно будут нарастать, формируя разнонаправленные векторы движения. И Россия в таком раскладе вполне может быть востребована в качестве балансирующей силы. Поэтому активизацию нашего участия в ШОС, БРИКС, АТЭС, артикуляцию наших лидерских позиций я рассматриваю как исключительно своевременный и важный шаг к тому, чтобы воспользоваться этими открывающимися возможностями.

БДМ: Очень заманчиво. Но, знаете… смелости не хватает поверить. Особенно сегодня, когда, кажется, весь мир сошёл с ума и сплотился против России.

А это потому, что всем трудно. В последнее время написано много работ о биполярном мире и конкуренции двух гигантов — СССР и США. Главный вывод, который я для себя из них вынес: когда вы лишаетесь мощного конкурента — вы глупеете.

Разумеется, противостояние двух сверхдержав во многом было иррациональным, несколько раз мы стояли на грани ядерной войны. Но в то же время это был полувековой период конструктивного развития. Как в техническом плане — произошёл технологический прорыв, позволивший выйти на новое качество жизни, так и в социально-экономическом. Особо хотел бы подчеркнуть, что драйвером выступал Советский Союз, предложивший прототип общества справедливости. Вокруг этого критерия и развернулась основная конкурентная борьба. Её результатом стала принципиально новая категория — экономика для всех. Да и средний класс институционально сформировался именно в этом противостоянии.

Но под конец с лёгкой руки Маргарет Тэтчер был провозглашён новый лозунг: «Неравенства должно быть больше!» И он был реализован с громадным перехлёстом. Установка на поддержку богатых и силы саморегулирования в конечном счёте и привела мир к глобальному системному кризису.

Безусловно, разные страны выживают по-разному. Но коренное слово здесь — «выживают»: отсутствие ясных перспектив уравнивает и благополучных и бедующих. Более того, опыт с Таможенным союзом убедительно показал, что кризис и угроза депрессии очень даже способствуют прозрению: страх постсоветских стран перед восстановлением российского господства, похоже, начинает уступать место мотиву простого выживания. Это реальный и эффективный фактор, который, конечно же, надо использовать. Но вначале сама Россия должна запустить процесс реиндустриализации. Страна, которая целиком зависит от нефтяных котировок, вряд ли сможет для кого бы то ни было стать авторитетом.

Беседовал Виталий КОВАЛЕНКО