Мир — в точке бифуркации A− A= A+

Экономика давно уже перестала быть точной наукой, которая занимается главным образом производством товаров и услуг, а в целом — воспроизводством капитала. Современные экономисты с лёгкостью вторгаются в такие сферы, как образование, демография, социальные отношения и даже сугубо интимные вопросы вероисповедания. Уж не знаю, к счастью или к сожалению, но приходится признать оправданной такую всеядность, поскольку состояние самых разных областей человеческой жизни, часто весьма далёких от собственно экономики, оказывает существенное влияние на её результаты. Именно с таких позиций предложил взглянуть на уходящий год мой собеседник — Михаил ХАЗИН.

На мой взгляд, ноябрьскую серию терактов в Париже — безусловно следует признать главным событием уходящего года. И для Франции, и для России, и для всего мира — он в одночасье оказался в новой реальности. Прежде всего потому, что привычное для всех нас ощущение безопасности, которое включает в себя не только безопасность как таковую, но ещё и уверенность в достойном завтрашнем дне, — теперь утрачено. Может, и не безвозвратно, но точно: не на год и не на два. А этого достаточно, чтобы проложенный «золотым миллиардом» курс, который так и не оправился после мирового кризиса 2008 года, стал окончательно рассыпаться.

 

БДМ: А почему поворотным вы считаете именно последний теракт? Весной в том же Париже произошло не менее вызывающее нападение на редакцию журнала, но вызвало оно консолидацию мирового сообщества. Все помнят широченный ряд лидеров разных стран, взявшихся под руки в едином порыве дать совместный отпор террору.

Только никто из них на улицу, как оказалось, не выходил. Вскоре мы узнали, что снимок был сделан в закрытом и тщательно охраняемом месте, а потом смонтирован с общей колонной. Но дело даже не в этом. Между весной и осенью Евросоюз подвергся нашествию сотен тысяч мигрантов. И появление их именно здесь и сейчас скорее всего не случайно, а связано с попытками США навязать Брюсселю кабальное соглашение о зоне свободной торговли, после чего этот регион уже никогда не сможет быть центром силы в мире. До сих пор ещё никто так и не сообразил, что теперь с этим делать, но все прекрасно понимают, что Европа стала другой. Очень, кстати сказать, напоминающей Россию конца XIX — начала XX века.

Страна тогда, как известно, содрогалась от непрекращающейся череды терактов. Высокопоставленные чиновники погибали десятками и сотнями, даже Александра II сумели убить. А искоренить «бомбистов» десятилетиями не удавалось, хотя российские спецслужбы и в ту пору были не самыми плохими. Причина — в симпатии, а подчас и в прямой поддержке террористов со стороны образованной элиты, которая тоже была недовольна жизнью. Во-первых, разночинцы — они, возможно, и «владели умами», но ходили в рваных штиблетах. А вторую категорию составляло обедневшее дворянство. Его достаток разрушил технический прогресс: появились пароходы, которые стали возить зерно из Америки в Европу и испортили рынок, традиционно кормивший русских латифундистов. Примерно так же, как сегодняшнее падение цен на нефть: ещё можно держать экономику России на плаву, но поддерживать высокий уровень жизни населения — уже нельзя.

 

БДМ: И в чём же вы видите параллели между тогдашней Россией и нынешней Европой?

Прежде всего, в появлении питательного бульона недовольства. Возникшая на Западе ещё в 1970-х модель финансовой экономики в первую очередь опиралась на сверхвысокие доходы от эмиссии доллара. Это позволило радикально обновить структуру самой экономики, способствовало возникновению новых олигархов, и появилась возможность резко увеличить численность среднего класса и изменить механизмы социальной стабильности западного общества. До этого они испокон веку были построены на традиционных ценностях, семье и религии.

Эту особенность очень тонко использовали американцы: после Первой мировой войны они запустили ипотеку, чтобы каждому вернувшемуся с фронта солдату сразу дать домик и перевести его в иную социальную страту — сняв таким образом потенциальную агрессию человека, который уже убивал. Аналогичного рода табу накладываются и на протест европейского среднего класса, который до последнего времени был достаточно безобидным. Логика проста: человек, у которого есть своё жильё, не станет разрушать общество, которое ему позволило этим жильём владеть.

Но с начала 1980-х с традиционными ценностями стали бороться — гей-парадами, ювенальной юстицией, запретом на использование слов «папа» и «мама». Основой образования стала подготовка «квалифицированного потребителя», а базой социальной стабильности — закон. Реально, кстати, он нужен только среднему классу: бедным людям защищать нечего, а богатые свою собственность умеют защитить сами. А вот средний класс, у которого какая-никакая собственность есть, сам её защитить не может — ему для этого нужны государство и закон.

Соответственно, два поколения людей, составляющих бóльшую часть населения самых развитых в экономическом смысле стран, выросли в привычке жить в достатке, стали «квалифицированными потребителями» и получили представление о том, что такое «нормальная жизнь». Но потом эмиссионные доходы стали падать, а после окончания кризиса они и вовсе скукожатся: достаточно отметить, что сегодня, ещё до начала серьёзного спада доходов, средняя зарплата в США по уровню покупательной способности находится на уровне 1958 года.

В человеческом измерении перемены проявятся в том, что, скажем, из ста олигархов после кризиса останется пять, а средний класс станет основой нового, доселе неизвестного образования — «новых бедных». У них исчезнет собственность и никогда уже не появится, жить они будут скудно, сохранив при этом уровень образования и представления о норме, ставшей для них недостижимой. Такие фатальные изменения в статусе восприниматься будут крайне болезненно и — неминуемо сформируют мощную протестную среду. Правда, система образования выхолостила в западном обществе социальный протест, так что, как и у русской образованной элиты конца XIX века, он будет носить пассивный характер. Если бы не приход мигрантов, который радикально меняет ситуацию.

Ни о какой их интеграции, безусловно, не может идти и речи — нельзя перекодировать человека, воспитанного на традиционных ценностях. В отличие от европейцев, которые после многолетнего либерально-толерантного террора практически полностью утратили христианский иммунитет, защищающий их национальную идентичность. И когда на такую площадку приходит огромная масса молодых здоровых мужчин, готовых не только убивать, но и умирать за свои идеалы, вполне может произойти обратное перекодирование общества. Лишённые возможности опереться на весьма размытые и уже утраченные по сути представления о европейской справедливости, люди могут ухватиться за её исламистский суррогат и направить свой внутренний протест на поддержку терроризма.

И тогда проблема борьбы с терроризмом в Евросоюзе может стать неразрешимой: если тысячи террористов будут поддержаны десятками миллионов «новых бедных» — остановить деструктивные процессы станет невозможно. А если ещё учесть, что дети «новых бедных» будут скорее всего сами участвовать в терроре, картина становится особенно мрачной.

 

БДМ: Искренне надеюсь, что ваши логические построения — всего лишь изощрённая игра ума, и в действительности они так и останутся только на бумаге. Хотя готов согласиться, что массовая неконтролируемая миграция вызовет в Европе очень серьёзные потрясения. Как на этом фоне будут развиваться два глобальных американских проекта — Транстихоокеанский и зона свободной торговли с Европой, которые мы подробно обсуждали в недавно опубликованном нашим журналом интервью?

Говорить сейчас, думаю, есть смысл только о европейской части, и дела здесь складываются исключительно неблагоприятно для американцев. Временные заборы из колючей проволоки вряд ли скоро исчезнут. Скорее наоборот, в разных странах сейчас набирают силу ультраправые, и, если даже только во Франции победит на выборах Марин Ле Пен, проект зоны свободной торговли провалится. Потому что все секретные переговоры проводились с нынешними лидерами ЕС. Да и нужны для проекта не отдельные страны, а весь Евросоюз, и именно в том состоянии, в котором он до недавнего времени пребывал.

Но в том-то и суть момента, что коллизия с мигрантами — не единственная активно работающая сейчас угроза. Углубляются противоречия с Великобританией, которая всё жёстче настаивает на своём ультиматуме. А суть его в том, что если Европа входит в зону свободной торговли, то Британия, через референдум, из ЕС выходит. США на эту угрозу тотчас ответили: в СМИ появилась информация о том, что премьер Дэвид Кэмерон — наркоман и сексуальный извращенец, и даже королеву не оставили в покое, опубликовав её детский снимок, где она застыла в фашистском приветствии. Но это скорее всего уже не поможет.

Накаляют ситуацию и банкиры: большая  часть транснациональных финансовых корпораций не может существовать без эмиссии, они просто обанкротятся. Само по себе банкротство не страшно, но оно, вероятно, приведёт к расследованиям, и в результате слишком много «скелетов» выпадут из бухгалтерских книг. Спасти ситуацию способен  только форс-мажор, то есть серьёзная война. Ближний Восток вполне для этого подходит, но кто-то должен начать там сухопутную операцию. Сначала попытались втащить в неё Россию, потом — Францию. Но пока дело идёт плохо…

Есть у математиков такой термин — «бифуркация», который означает качественную смену фазовой картины. Если не вдаваться в тонкости, суть в том, что система должна пройти через хаос. На мой взгляд, мир сейчас как раз и оказался в точке бифуркации, когда маленький камушек в совершенно неожиданном месте может вызвать лавину. И прогнозировать сколько-нибудь определённое развитие событий в такой ситуации становится невозможным.

Революцию 1917-го, как известно, спровоцировали хлебные бунты в Питере. Хотя голодом в стране и не пахло, а на подъездных путях к столице стояли эшелоны с зерном. По одной из версий, всему виной — отказ Николая II повышать в военное время зарплату департаменту полиции. А в итоге: обозлённый перебоями с хлебом народ вывалил на улицы, царь отрёкся, власть перешла к временному правительству, а дальше события обрели уже неостановимый катастрофический характер. И у меня есть серьёзные опасения, что нечто подобное может произойти в ближайшее время — со столь же непредсказуемыми последствиями.

 

Беседовал

Виталий КОВАЛЕНКО