Цена утраты доверия к национальной валюте A− A= A+

Об уходящем годе принято говорить или хорошо, или никак. Нынешний год — исключение: мы вошли в него, ругаясь, и провожать, похоже, будем теми же словами. Обидно. Хотя есть, на мой взгляд, и небольшое утешение: впервые мы предъявляем претензии не к царю-батюшке, который за всё обязан отвечать, и не к системе в целом, а к вполне конкретным персонам. Подчас их даже называют поимённо, но обвиняют — что тоже принципиально — не в злом умысле, а в непрофессионализме. На моей памяти, то есть уже больше полувека, такого в стране ещё не было. И это новое состояние
стит, думаю, зафиксировать, потому что в нём — сила. Поэтому и разговор об уходящем годе с академиком РАН, директором Института народнохозяйственного прогнозирования Виктором ИВАНТЕРОМ я решил начать с нейтрального вопроса о профессионализме: что, собственно, мы вкладываем в это привычное для каждого и всем, казалось бы, понятное слово?

 

Ответить по существу на ваш вопрос невозможно: профессионализм директора завода это одни качества, главного инженера — другие, а главного конструктора и вовсе третьи. И об этом никто не задумывается в штатной ситуации, как не выделяется в общем потоке на трассе никто из водителей. Пока не случится гололедица. Вот тут-то профессионализм каждого и становится очевиден.

 

БДМ: Иными словами, на такую гололедицу страна и выскочила в конце прошлого года?

Именно. При этом уровень опасности был не так уж и высок, поскольку все основные параметры были понятны. Специалисты сходились во мнении, что рубль переоценён и здесь нужна коррекция, тем более что цены на нефть резко упали. Впрочем, и этот фактор не был драматичным: одновременно упал импорт и сальдо практически осталось прежним. Основной удар санкций связан с перекрытием канала рефинансирования, что обострило проблему возврата кредитов, взятых ранее на Западе. Но и здесь угроза была искусственно преувеличена, поскольку страна располагала значительными валютными резервами — они служили и служат абсолютно ликвидным залогом, под который, собственно, кредиты нам и выдавались.

 

БДМ: А зачем в принципе такая мудрёная схема? Ведь что получается: мы продаём нефть, а выручку под символические проценты размещаем в иностранных бумагах, создавая фактически некий залог, чтобы потом под него российские компании и банки могли брать кредиты, но — уже под вполне реальную рыночную ставку.

Это делалось совершенно сознательно. Считалось, что западные банки будут контролировать наши компании — чтобы они эффективно использовали кредитные ресурсы, и рыночная культура таким образом будет внедряться и прорастать в нашей стране. Ничем подобным, естественно, западные банкиры не заморачивались, их вполне устраивало, что наши резервы покрывают все риски их чрезвычайно выгодного бизнеса. По нашим оценкам, за один только санкционный год западные банки недополучили $20 миллиардов дохода! При этом пики выплат по западным кредитам мы прошли достаточно спокойно, и наши золотовалютные резервы сейчас составляют около 400 миллиардов.

 

БДМ: Так результат, выходит, мы всё же получили? Ну а что ещё один трудный год довелось пережить — так нам не привыкать.

Действительно, на внешние вызовы мы ответили достойно. Но на этот счёт, как я уже говорил, и не было никаких сомнений. Сами по себе внешние обстоятельства не способны были породить реальную угрозу. Она носит исключительно внутренний характер и во многом определяется тем, что Россия, наверное, — единственная страна, где все следят за курсом. Во-первых, это важно бизнесу: он, так или иначе, связан сегодня с экспортом или импортом. А во-вторых — населению. И хотя многие наши сограждане никогда в жизни доллара в руках не держали, они давно усвоили простую истину: как только начинает дёргаться курс, так сразу же растут розничные цены. В этом восприятии — важнейшая особенность нашего сегодняшнего рынка, и не учитывать её недопустимо.

Именно с этих позиций всё было сделано непрофессионально. Первым делом почему-то подняли ключевую ставку. Если бы у нас действовала некая идеальная модель конкуренции и полного равновесия, то, наверное, это остановило бы инфляцию. Но в реальных условиях — только ускорило. А вдобавок ещё и объявили, что рубль отправляется в свободное плавание. Но ведь каждый понимает разницу между пловцом и утопленником, который не управляет своим телом и — то выпрыгивает из воды на 10%, то уходит в глубину.

Второй момент: всё это было объявлено почему-то ночью — как будто власть в панике. До сих пор не могу понять, что решали эти 10–12 часов, которые требовались, чтобы провести утром совет директоров Банка России и штатно объявить его вердикт? Не воспользовался регулятор и своими колоссальными возможностями оперативно влиять на отечественных продавцов валюты — каждый банк ведёт куратор ЦБ. Однако занимался этим не царским, прямо скажем, делом президент, что опять-таки не добавило людям спокойствия.

Результат, увы, оказался печальным: доверие к национальной валюте было утрачено.

 

БДМ: За месяц и даже за год такую утрату не вернёшь, так что приходится жить с тем, что имеем. И в чём же, на ваш взгляд, проявились основные последствия столь неудачно начатого года?

Первым делом следует вспомнить об оставленной в тылу мине замедленного действия — о кредитовании оборотных средств предприятий обрабатывающего сектора. Именно он, кстати сказать, и должен был обеспечить импортозамещение. Но не обеспечил, потому что каждый такой новый продукт требует инвестиций. Пусть и небольших, но для обрабатывающей промышленности и они, как правило, неподъёмны. Если предприятия и берут кредиты, то главным образом краткосрочные — на поддержание оборотного капитала, постоянно их рефинансируя. И когда рванула ключевая ставка, коммерческие банки мгновенно ретранслировали её для заёмщика. Может ли он отказаться от новой цены денег? Нет, конечно, — его бизнес остановится. Хотя и знает, что скорее всего не отдаст. И банкир понимает, что кредит под 25% нельзя вернуть при рентабельности в 6%. Но и банкротить бессмысленно, так как имущество, сырьё и комплектующие, на которые потрачены деньги, продать нельзя. И вот смотрят они друг другу в глаза, всё понимают, а остановиться не могут.

Предприятия нацелены на то, чтобы работать. Но коллизия загоняет их в угол, из которого только два реальных выхода. Первый — обанкротить всю перерабатывающую промышленность, на что государство, понятное дело, не пойдёт. А второй вариант — реструктурировать задолженность и простить всех: и тех, кто бился из последних сил, и тех, кто просто ждал. В этом — особенность завышенной ключевой ставки: она создаёт ситуацию, из которой хороших выходов не существует.

 

БДМ: И как же переломить ситуацию?

Нужно восстанавливать спрос, а для этого, прежде всего, отказаться от «мантр», которые уже сама жизнь опровергла. У нас по-прежнему заученно повторяют, что инвестиции не идут — потому что в России дурной климат. А все мировые автомобильные бренды давно пришли в страну и успешно работают! Потому что — спрос. Более того, если на первом этапе условие локализации производства воспринималось инвесторами как обременение, то после санкций включился рыночный фактор, и теперь в реальном выигрыше — те, кто преуспел в локализации.

Второй мой тезис: бизнес не надо любить. Он эгоистичен, жаден, думает только о своих интересах… Но понимать его необходимо. И уважать — за постоянное стремление получить доступ к деньгам. Бога ради, проследите, чтобы он их не украл, а временно попользовался и вернул — оставшись со своей прибылью. Но ведь и от такой возможности бизнес отрезали. Более того, поставили в положение неопределённости, лишив понимания, какая завтра у него будет рентабельность. Потому что ответ на этот ключевой для бизнеса вопрос в первую очередь зависит от спроса. А утрата доверия к национальной валюте нанесла колоссальнейшей силы удар и по инвестиционному, и по потребительскому спросу.

 

БДМ: С потребительским понятно: реальные доходы упали. А что произошло с инвестиционным спросом?

А их не надо делить. Есть номинальный спрос экономики, и выражается он в деньгах, которые готовы платить и люди, и предприятия. Но деньги — только часть, и не самая главная. Спрос — это, прежде всего, модель поведения. У меня, может, и есть деньги на новый холодильник, но, оказавшись в положении неопределённости, я его не покупаю. И — торможу вложения в развитие завода холодильников. А следом закашляли те, кто собирался поставлять оборудование этому заводу, кто плавил для них металл. Это очень опасная ситуация, и её срочно нужно разруливать.

Как — понятно. Никто не отменял комиссарский принцип «действуй, как я», только пример в данном случае должно показать государство. А оно инвестиции сокращает. И бизнес реагирует адекватно: ты свои дешёвые деньги экономишь, а хочешь, чтобы я дорогие заёмные вкладывал? Нет, уж лучше я и свои кровные трижды перепрячу.

Суть проблемы в том, что бюджет — всегда ограниченный. Все это понимают, а вывод делают глупый. Что значит «нет денег на инвестиции»? Когда есть деньги — на них гуляют. А когда их нет — собирают последнее и вкладывают в инвестиции. Другого способа увеличить богатство ещё никому не удалось придумать. Речь, разумеется, идёт о производственных инвестициях, со спортивными дворцами можно и поджаться. Но ведь Минфин придумал сэкономить 16 миллиардов на вводе двух блоков АЭС. Деньги, предположим, вы заберёте, а ресурсы? Под этот заказ уже работают десятки предприятий, тысячи человек изготавливают металл, комплектующие, готовят электронику… И всё это в одночасье порушить и — компенсировать ущерб? Но дать вы им можете только «пустые» рубли, вместо того чтобы получить от всех этих цепочек реальный доход.

 

БДМ: Бюджет, однако, не единственный источник инвестиций. Есть ещё кредитные ресурсы, но они тоже недоступны, так как Центральный банк проводит жёсткую денежно-кредитную политику. Возможны ли перемены на этом фронте?

Ну да, «жёсткую политику» заменить «мягкой». Чушь это, макроэкономический жаргон. В этих категориях мало кто толком разбирается, зато ими можно умность свою показать и суть прикрыть. Точно так же, как высокая ключевая ставка и свободное плавание рубля — всего лишь инструменты, которые сами по себе ни хороши ни плохи. Они — неадекватны нынешней экономической ситуации. А нужны адекватные. В данном случае нужно сделать кредит доступным для заёмщика, то есть дешёвым. И регулятор прекрасно знает, как это сделать. Но не делает. Потому что проблема в другом: отсутствуют каналы доведения кредитных денег до тех точек экономики, где они будут работать эффективно, обеспечивая зарплату людям, доход собственникам, поступления в бюджет, а всё это и есть — рост ВВП.

В руках Центрального банка огромная сила: ресурсы коммерческих банков, деньги населения, которые в них хранятся, и плюс к этому — эмиссия. Но этот источник перекрыт застарелой «мантрой»: любая эмиссия мгновенно приводит к инфляции. Поэтому валютную выручку от экспорта мы тратим на импорт, а остальную часть стерилизуем. Но на самом деле мы стерилизуем свою экономику — вместо того чтобы выпустить под этот актив рубли, то есть провести эмиссию. Да, с обязательным обременением: эти деньги должны быть доведены до реального сектора экономики, который произведёт товары, покрывающие объём эмиссии.

Ничего нового в этой мысли нет, и первый зампред ЦБ Дмитрий Тулин её постоянно повторяет. Существует и реальный механизм реализации — проектное финансирование. Суть его в том, что решение о кредитовании заёмщика коммерческие банки принимают на основе оценки представленного проекта, а кредит после этого рефинансируется Центральным банком. При этом в проект изначально закладываются этапы, позволяющие контролировать целевое использование денег.

Такой механизм получил поддержку и президента, и премьера, однако изданная под него инструкция оказалась совершенно неработоспособной. За два года принято таких проектов аж на 167 миллиардов рублей — из 15 триллионов наших годовых инвестиций. А главное, даже под уже одобренные проекты денег никому так ещё и не дали.

 

БДМ: Сейчас, кстати, активно обсуждается мысль о том, чтобы Центральный банк отвечал не только за инфляцию и устойчивость национальной валюты, но и за ВВП, то есть за состояние экономики. Вы разделяете такой подход?

Мне представляется странной сама постановка вопроса. Разве можно обеспечить ценовую стабильность при падении ВВП? Может ли в принципе Центробанк отвечать за уже прописанные в законе сферы своей ответственности, если его не интересует рост экономики? Если так получается на практике, то и результат соответствующий — и по ценовой стабильности, и по устойчивости рубля. Поэтому не надо ничего придумывать, надо просто отлаживать механизмы ответственности. И суть здесь проста. Предположим, нам нужны стаканы, и есть предприниматель, который готов их выпускать. Но ему для этого нужны деньги. У кредитора в связи с этим возникают два варианта поведения. Можно дать деньги и — наравне с заёмщиком отвечать за результаты. А можно не давать, и тогда не будет никакой ответственности, потому что результат сложится как бы сам собой. Из этих вариантов и нужно выбирать, выстраивая систему управления.

 

БДМ: Вы говорите так, будто нам уже есть чем управлять. Но ведь на деле — чего ни хватись, за всем нужно бежать на внешний рынок…

А это ещё одна «мантра» из вчерашнего дня. В нулевые годы мы таки удвоили ВВП. И это не просто большие цифры, которые не воспринимаются с точки зрения личного кошелька. Если в 1999-м наш среднедушевой доход по паритету покупательной способности составлял лишь 18% от американского, то через 10 — уже 44%. А это, извините, совсем другая жизнь, другие люди и другая экономика. Про автомобильную отрасль я уже говорил, и не надо цокать языком, что не мы «мерседес» придумали. Мы производим современные автомобили и их покупаем.

Часто говорят о нашей нефтяной зависимости. Но это благо: продавать нужно всё, что устойчиво покупают. Даже сейчас цены для нас благоприятны — себестоимость добычи около $20 за баррель. Вопрос в другом: добывать нефть мы должны на собственном конкурентоспособном оборудовании, а перерабатывать — на своих заводах. А это и есть мультипликатор внутреннего спроса, причём инвестиционного, — для решения задачи требуется современное машиностроение, металлургия, химия. Наша металлургия, кстати, по техническому уровню и качеству продукции — одна из лучших в мире. А оборонный комплекс уже прошёл этот путь, и здесь успешно работает мультипликатор, поднимающий уровень машиностроения в стране, электронику, композитные материалы и другие сферы экономики. Остаётся только масштабировать эти процессы.

 

БДМ: В этот оптимистический ряд я бы добавил ещё и торговлю, ставшую современной отраслью экономики, и теперь в любом сельпо можно купить бананы. Да и сельское хозяйство который год активно набирает обороты. Но вот что меня смущает. Когда вы говорите, что нужно отвернуться от импортного супермаркета к внутреннему рынку, то апеллируете к металлургии, станкостроению, словом — к новой индустриализации. С чем, впрочем, я тоже согласен. Но где малый и средний бизнес?

Обрабатывающая промышленность — это и есть средний бизнес. А что касается малого, то нас опять склоняют к тому, чтобы было — «как у них». Но как можно сравнивать Европу и Россию? У нас — огромнейшая территория, чему все завидуют, потому что ресурсов много. А людей — óбмаль, недостаточно. При этом полиция должна быть своя, армия, учителя, врачи, учёные, актёры, да те же бюрократы — всё это требуется своё. И не худшего качества, с точки зрения человеческого материала. А что остаётся экономике? Она должна исходить из тех реалий, что население в стране — самый дефицитный ресурс.

Малый бизнес — это, прежде всего, запредельные трудозатраты. А национальные особенности диктуют совсем другую модель: наша экономика должна быть ресурсо- и капиталоёмкой, но — с минимальными трудозатратами. Обеспечить это могут только крупные, оснащённые по последнему слову техники предприятия и корпорации. А слепое копирование европейской практики лишь заводит в тупик.

 

БДМ: Я правильно понимаю, что малому предпринимательству в нашей стране ничего не светит?

Совсем неправильно. У нас должно быть своё оптимальное соотношение между малым и крупным бизнесом. Что это значит? Перед Россией сейчас стоит глобальный вызов — освоение Дальнего Востока. Не отвечать на него нельзя, а решить задачу можно только через крупные проекты. Малый бизнес в этих регионах потом подтянется.

Но совершенно иная ситуация в европейской части. Меня давно беспокоит, что эта коренная часть России, плотно заселённая, с хорошей инфраструктурой, образованным и профессионально подготовленным населением, абсолютно выпала из общего пространства развития. Мне кажется, задача импортозамещения именно здесь могла бы решаться с наибольшей эффективностью. Не надо только конкурировать с китайцами в массовом производстве одежды и других товаров. А вот в машиностроении, электронике, в новейших технологиях — а всё это малые и средние бизнесы — можно получить очень серьёзный рывок. Но первым делом надо обеспечить доступ к инвестиционным деньгам, которые быстро дадут отдачу, обернувшись реальными рабочими местами.

 

БДМ: Боюсь, что кредиты предприятиям в регионах скоро выдавать будет некому…

Меня тоже это беспокоит. У нас денежная экономика, а значит, и к банкам не может не быть справедливых претензий. Но надо понимать, что они не могут быть лучше, чем сама экономика, и в условиях неопределённости тоже заинтересованы только в одном — сохранить капитал. Да, как и в любой семье, здесь есть свои «уроды», и с ними надо бороться. Но в последнее время нарастает опасение, что в этой борьбе будет ликвидирована такая важная категория, как региональные небольшие банки. Уж очень сильна убеждённость, что крупные кредитные организации способны закрыть все потребности жизни. А это не так. Не сможет московский банкир грамотно выдать кредит под строительство молочной фермы. У региональных банков исключительно важная функция — кредитование малого и среднего бизнеса. И заменить их никем нельзя — не перекрыв финансовый канал к этим видам бизнеса. Поэтому я надеюсь, что здравый смысл всё же победит.

 

БДМ: Виктор Викторович, поделитесь секретом: откуда вы черпаете столько оптимизма?

А я стараюсь не отрываться от земли. Во‑первых, у страны сейчас сильный лидер, который опирается практически на всеобщую поддержку. Второй важный момент: всё, о чём мы с вами говорили, — никакие не откровения, а рабочий материал, обсуждаемый в ведомствах. Уже принят закон о стратегическом планировании, без чего наша страна в принципе развиваться не может. К сожалению, он пока не востребован, но очень важный шаг сделан: на всех уровнях сложился консенсус, что наши темпы роста не могут быть ниже среднемировых, а ключ к решению — в инвестициях. Минэкономразвития подготовило план необходимых для этого действий, зафиксировав числовые значения основных целей. Следует, правда, признать, что пока в нём ни слова о том, кто, как и почему всё это будет делать.

Что же касается прогнозов, то расчёты нашего института показывают, что экономика России способна развиваться с темпом 6–8%. И всё, что для этого нужно, — адекватная денежно-кредитная и экономическая политика. А недавно, особо подчеркну, уже не аналитики и учёные, а сам бизнес оценил свой реальный потенциал в 10% годового роста. И ещё меня порадовал такой факт: цена на нефть, как известно, упала вдвое, а нефтяники в этом году увеличили объём добычи и экспорта. Вряд ли можно более наглядно продемонстрировать свою зрелость и ответственность. Добавлю к этому общие цифры по экономике: если бы страна жила в точном соответствии с принятыми законами макроэкономической политики, то реальный спад оказался бы не менее 15%. Но «ручное управление» — на всех уровнях — сдемпфировало эти тренды, и мы зацепились за 5%. А это означает только одно: и крупный, и средний бизнес сегодня нацелены на рост. И этот фактор, думаю, сработает уже в ближайшее время.

 

Беседовал Виталий КОВАЛЕНКО