Михаил Делягин: Пороки системной мотивации A− A= A+

Заканчивается восьмой год глобального кризиса, и становится всё очевиднее, что выход из него невозможен без смены экономической модели. Однако Россия все эти годы воспринимала себя как бы в стороне от катаклизма. Алексей Кудрин даже термин ввёл — «тихая гавань». Психологически посыл вполне оправдан: россияне ещё не успели отойти от перехода на новую модель в 1990-х. Но жизнь не даёт отсидеться, и последнее обострение в мировой экономике синхронно накрыло и нашу страну. Значит ли это, что задача смены модели в такой же точно степени актуальна и для нас?  С таким вопросом я обратился к Михаилу ДЕЛЯГИНУ, директору Института проблем глобализации.

 

Безусловно. Уже потому хотя бы, что экономическую модель мы не придумывали. Мы её взяли «поносить» у того самого глобального мира, который она и привела к краху. Другое дело, что в каждой стране эта модель имеет свои особенности.

В России система управления экономикой сложилась ещё в 1990‑е — прежде всего, как инструмент трансформации советского наследства в личные богатства с последующей их легализацией за рубежом. В основных своих чертах этот механизм продолжает работать и поныне. В отличие от сферы внешней и оборонной политики, где к власти пришли люди, патриотически настроенные и ориентированные на сохранение страны и её развитие. А в социально-экономической сфере политику по-прежнему определяют те, кто пришёл ещё из 1990-х. Отражают они интересы крупного бизнеса и глобальных монополий, и, по большому счёту, им не важно, что будет происходить с «этой страной», как модно было её в то время называть. В этом суть конфликта, который определяет нынешнее состояние России, и от разрешения которого зависит, состоится ли рывок в её развитии. Или не состоится. И тогда страна будет расчленена, а в конечном счёте — исчезнет с политической карты мира.

 

БДМ: Признаюсь, я не склонен разделять столь апокалиптический подход. За последние годы в стране многое изменилось, в том числе и в социальной сфере. Cогласен, однако, что разрыв между Россией вовне и Россией внутри приобрёл угрожающий характер. И масштабы угрозы проступают по мере осознания того, что с восстановлением международного статуса страны мы буквально вскочили в последний вагон. А значит, и время, оставленное на трансформацию финансово-экономического блока, тоже считанное. Что нужно понять, чтобы не растратить его впустую?

Так, я думаю, все уже давно всё поняли. Про высокий уровень коррупции и монополизма, которые вкупе с присоединением к ВТО блокируют развитие. И про то, что консервировать такое состояние долгие годы помогали высокие цены на нефть. Притом что сама по себе «нефтяная игла» для страны — великое благо. Всё дело в том, как наш финансово-экономический блок распоряжается нефтедолларами. Возьмём для примера социальную сферу, которая поглощает их в огромном количестве, — но нормального развития не получается из-за усилий либеральных реформаторов.

Экономический механизм выстроен таким образом, чтобы в первую очередь обслуживать интересы наших конкурентов на Западе — через импорт. А это перекрывает дорогу малому и среднему бизнесу, не даёт ему быстро наполнить рынок отечественными потребительскими товарами и услугами. И никто не замечает простой связи: без формирования такой окультуренной «поляны» спроса невозможно запустить механизм внутреннего кредитования с доступной процентной ставкой.

Поэтому наша экономическая машина работает по примитивнейшей из возможных схем. Создаётся искусственный денежный голод, из-за чего малый и средний бизнес бьётся в режиме выживания, а крупному это нипочём — он подпитывается дешёвыми кредитами на Западе. Страна многие годы жила за счёт нефтяных денег и внешних займов. А теперь остался только нефтяной источник, да и тот обмелел из-за падения цен.

И причина не в санкциях, перекрывших доступ к западным кредитам. Задолго до этого стало очевидным, что модель выработала свой ресурс и упёрлась в системные объективные ограничения. Наглядное тому подтверждение — 2011 год: среднегодовая цена на нефть тогда выросла на 38%. Казалось бы, получив такой огромный, упавший с неба дополнительный ресурс, мы тут же отреагируем экономическим рывком. Ничего подобного: рост остался на уровне 2010 года — 4,3%, а в 2012 году снизился до 3,4%, потом — до 1,3%, а в 2014-м мы вышли на роковые 0,6%.

 

БДМ: Любопытно, что, по прогнозам экономического блока, на этот период как раз и предусматривалось такое падение, а лёгкое оживление откладывалось на 2016–2017 годы. Выходит, и вчера, и сегодня мы живём — в соответствии с планами правительства?

К сожалению, это так. И, к двойному сожалению, — по-другому быть не может, пока действует нынешняя модель. Когда в конце 2013 года кризис проявился уже в явной форме, стало понятно, что тянуть дальше нельзя. Но в России менять политику принято вместе с её носителями. А носители, естественно, этого не хотели и придумали выход, как подстегнуть экономику, ничего не меняя, — девальвацию рубля. Её усугубили украинская трагедия и паническое бегство капитала.

Но это — лишь реакция на ухудшение внешней конъюнктуры. А экономика разрушается изнутри — из-за произвола монополий, коррупции и блокирования развития либеральными реформаторами. И дело даже не в том, что кто-то где-то ворует. Главная беда в том, что системные решения принимаются прежде всего на основе интересов крупного капитала, в основном иностранного. Это пороки не конкретных людей и даже не системы. Это пороки системной мотивации.

Чтобы изменить положение — нужно ограничить спекуляцию. Все страны, прошедшие наш уровень зрелости финансовой системы, непременно разграничивали спекулятивную и собственно кредитную деятельность. И США, и Европа, и Япония вводили такие ограничения — каждая страна своими методами, и только много позже их сняли. Развитие невозможно, если у вас нет барьера между спекуляциями и инвестициями, между спекуляциями и кредитованием реального сектора. Вы можете проконтролировать банк, чтобы он выдал деньги на строительство коровника. Но куда их направит хозяин коровника — отследить невозможно, и они таки окажутся на валютном рынке, если это выгодно. А поскольку наш глобальный бизнес — спекулятивный, то обслуживающий его либеральный экономический блок никогда на такие ограничения не пойдёт.

 

БДМ: Вы считаете, что главный наш порок — в системной мотивации. А что это такое?

В сугубо частной беседе КахаБендукидзе как-то сказал, что уровень свободы и демократии в стране  он определяет по одному параметру: может человек вывезти миллион долларов за границу или нет? На мой взгляд, это —  квинтэссенция мировосприятия. И поэтому та же программа Сергея Глазьева, которая требует ограничения спекуляций, у большинства наших бизнесменов вызывает только одну реакцию: меня хотят ограбить. И многие чиновники финансово-экономического блока такую позицию разделяют.

 

БДМ: И где же взять других управленцев?

Как только возникнет новая модель и будут сформулированы её функции, под этот спрос тотчас появятся и новые люди. Потребность рождает функцию. В нашей истории предостаточно примеров, когда не умеющих плавать бросали в воду и большинство выплывало. При этом потери экономики от неумелого на первых порах управления всё равно будут меньше, чем ущерб от коррупции и топтания на месте.

Все предыдущие кризисы — и в 1995 году, и в 1998-м, и в 2008‑м — были вызваны преходящими обстоятельствами. Неважно, внешними или внутренними, но — преходящими. Нынешний принципиально от них отличается: он вызван полной выработкой ресурса существующей модели. Если даже нефть вдруг прыгнет до $120, то максимум, что мы получим — 5%-ный рост на несколько лет. А кризис всё равно будет усугубляться.

 

БДМ: Знаете, Михаил, как-то очень не хотелось бы заканчивать разговор на такой пессимистической ноте…

А я не вижу повода для пессимизма. Да, проблемы серьёзные. Но, во-первых, время ещё есть. До конца будущего июля, по моим ощущениям, мы проживём в существующем статус-кво без особых эксцессов. А с учётом скорости, с которой меняются настроения в стране, да и мир в целом, это неплохой запас.

Во-вторых, государство демонстрирует свою нацеленность на перемены. Периодически оно спохватывается, начинает снижать коррупционные издержки, что-то развивать. А в 2014 году, по последнему бюджету, разработанному в мирное время, у нас и вовсе 20,7% расходов проходило по статье «национальная экономика». Это не значит, что все деньги были потрачены с толком. Но это — реальное проявление государственной воли всерьёз заниматься развитием. Бизнес, кстати, это ощущает и не просто сохраняет запас прочности, но и сепарируется. Одно из проявлений этого процесса — совершенно неожиданно возникший в III квартале приток капитала, о чём, не скрывая своего изумления, сообщили недавно представители финансово-экономического блока.

Ну и, наконец, огромная поддержка населения, в основном, разумеется, персонально Путина. Она возникла после Крыма, и только прирастает. При этом, по интернет-выборке, около 80% категорически  не согласны с социально-экономической политикой. Но я бы особо выделил те 13%, которые готовы сохранить поддержку при любых обстоятельствах. Они рассуждают так: если ослабнет наша поддержка, то к власти окончательно придут как раз те силы, которые эту политику проводят, и Украина может отдыхать. На мой взгляд, это те люди, которые готовы не только голосовать, но и лично включиться в формирование новой модели. И это — очень серьёзный ресурс.

 

Беседовал
Виталий КОВАЛЕНКО