Беззащитная опора A− A= A+

«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне надежда и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» (Иван Сергеевич Тургенев)

Уж извините, но сегодня я – не об экономике. Не то, чтобы на привычные мне темы уже и писать нечего (ох, есть чего), но, как говаривал в «Покровских воротах» незабвенный Савва Игнатьевич, бия себя кулаком в грудь: «Откровенно сказать, наболело!». И болит, не переставая, ибо каждый новый день приносит безотрадные впечатления о развитии (хотя всё-таки, наверное, деградации) такого родного мне русского языка.

Как всегда, натолкнул на размышления о языке вполне конкретный повод – съезд Ассоциации российских банков. Точнее – несколько выступлений, в которых ораторы то и дело употребляли всякие зарубежные слова, имеющие нормальные русские синонимы. Ну, повозмущалась я, и даже отразила свои чувства в отчёте о событии, а потом решила просмотреть собственные заметки за последние полгода. И что же? Какого только мусора в них не обнаружила: от привычного уже «софта» до странного глагола «майнить». Вот спросите меня: зачем я насовала в русский текст кучу подобных словечек? Угадали – дабы никто не заподозрил автора в отставании от жизни. Я, мол, «в тренде» (ага, опять повело). Есть ещё причина – например, так называемые «айтишники» настолько глубоко завязли в тонкостях своей профессии, что, если их спросишь не о «стеке», а о наборе или пакете технологий, они даже не поймут, о чём их спрашивают. Но, на мой взгляд, эти ребята слегка не от мира сего, так что приходится терпеть. И употреблять в интервью и тематических колонках естественную для них лексику.

Впрочем, я далека от того, чтобы ополчаться на любое слово, пришедшее в русский из других языков. Помните, у Александра Пушкина: «Но панталоны, фрак, жилет, всех этих слов на русском нет…». Так и есть. Смокинг пришёл из английского, древнерусский кафтан – из турецкого, и даже банальные штаны – из тюркского. Пришли и прижились. Хотя, скажем, наряду с пришлыми «авиатором» и «аэропланом» укоренились и первенствуют в языке русские «самолёт» и «лётчик». Уже не говорю о заимствованиях из древнегреческого и латыни, которые во всём мире и на всех языках давно уже считают своими.

Проблема, однако же, существует, она обозначена в цитате из Александра Сергеевича. Но, если нет русского аналога, иноплеменное слово само по себе приживается в языке, что его не только не портит, но и обогащает. Остальные варианты – как правило, от лукавого. Или от лени. Чаще всего – от бедности словарного запаса. А откуда ему взяться, если родному языку нынче учат едва ли не по остаточному принципу? Хотя, если верить Интернету, русский входит в программу вступительных экзаменов во все вузы. Тогда отчего столь безграмотны их выпускники? В том числе и те, кто работает на радио и телевидении (в газетах всё-таки сохранились корректоры, а от сети никто, по-моему, грамотности и не ждёт).

Помнится, в 1990-е меня попросили прочесть на радио главы из моей книги. К счастью, текст шёл не в прямом эфире, потому что на третьей минуте режиссёр остановила запись в некоторой панике. Оказалось, я поставила неверное ударение в слове «подростковый». Потом то же самое произошло со словом «петля». А я-то так гордилась своей грамотной речью и определённым опытом работы в электронных СМИ! Увы, сегодня неправильные ударения в этих и многих других словах ставят и журналисты, и гости, и профессора (в том числе и с филологическим образованием). И некому их поправить – нет больше такой службы. Что уж говорить о более сложных случаях? Произношение слова «инцидент» с лишним «н» внутри стало повсеместным. А помните молодую учительницу из фильма «Доживём до понедельника», которая уговаривала детишек «не ложить» зеркальца в парту? Теперь «ложат» и «хочут» вовсю. Катастрофа, право же, катастрофа…

Но перейдём от общегуманитарных вопросов к более конкретным. Не помню, кто сказал (или сама придумала), что ясность речи отражает ясность мысли. Если с этой точки зрения пролистать постановления, инструкции, положения и прочие документы, коим несть числа, поневоле задумаешься. В пору выхода бумажного журнала «БДМ» мы регулярно публиковали своего рода дайджест документов ЦБ, в том числе изменения и дополнения в уже действующие акты. Представьте себе, в банках нам были признательны, поскольку базовые документы написаны языком, который уж не знаю, как и назвать. И докопаться до сути могли разве что особо талантливые и терпеливые. В качестве примера приведу лишь одну цитату: «Безнадёжная задолженность по ссудам размером менее 0,5 процента от величины собственных средств (капитала) кредитной организации, по которой предприняты определенные действия по её взысканию, но при этом обоснованно предполагаемые издержки кредитной организации по проведению действий, обеспечивающих её взыскание, превысят возможную к возврату сумму, может быть списана за счёт сформированного резерва в отсутствие документов, указанных в пункте 8.4 настоящего Положения, при наличии документально оформленного профессионального суждения кредитной организации, составленного в порядке, установленном её внутренними документами».

Уж не обессудьте, особо не выбирала, взяла первое попавшееся положение ЦБ, кстати, утратившее силу. Только и сменившее его ничем не лучше по стилю.

Особо показательны в смысле ясности различные юридические документы. Как-то я спросила знакомого адвоката, из каких соображений законы и подзаконные акты написаны так, что нормальный человек, даже с высшим образованием, в них сроду не разберётся? Адвокат в ответ отшутился: «А за что тогда нам клиенты станут деньги платить?». Теперь вот думаю: а может, он не шутил? Не утешает и тот факт, что проблема бюрократического издевательства над языком характерна не только для России, прочтите хотя бы пару страниц из какого-нибудь «Базеля-3». Приступ бешенства гарантирую.

Понимаю, что мои стенания на сей счёт напоминают атаку идальго Дон Кихота на ветряные мельницы, однако остаётся слабая надежда: а вдруг одумаются и не станут, по крайней мере, усугублять? Блажен, кто верует…

Но вот с небрежностью в устной речи официальных лиц и общественных деятелей можно бы и побороться. В данном случае речь не о таких «мелочах», как неточный выбор слов (фарватер вместо кильватера), а о махровой неграмотности, например, в склонении составных числительных. По-моему, ещё в шестом классе средней школы ученикам вдалбливают, что склоняется только его последняя часть: «в две тысячи двадцатом», «в две тысячи двадцать первом году». Дети прилежно учатся, вырастают и, став большими начальниками и уважаемыми профессорами, начисто забывают уроки шестого класса – как минимум каждый второй избирает форму «в двух тысячи двадцатом» – как только язык не сломают, неудобно же произносить.

Наверное, надо бы повоевать ещё и против сленга – но тут сама грешна, мгновенно и со вкусом цепляю всякие «печальки», «печеньки» и «100500», хотя как-то они надолго не приживаются (видимо, сказываются всё-таки советское образование и филологический уклон журфака). Да и мода на них довольно быстро проходит, уступая место новым сленговым словечкам, более или менее забавным.

…В последние годы говорить о сбережении русского языка стали больше. Однако пока дело по большей части разговорами да благими пожеланиями и заканчивается. Слава Богу, сочинение вернули – хотелось бы почитать, что и как современные «продвинутые» дети пишут. Но вообще-то это – капля в море. Забота о языке всё ещё воспринимается как тихая истерика немногих по-настоящему болеющих о нём людей. Между тем, она должна стать делом государственным и, извините за «высокий штиль», общенародным. Потому что «так, как мы говорим сегодня, – мы будем жить завтра». Это сказал много лет назад Фёдор Михайлович Достоевский. Есть, о чём задуматься.